своем доме. Какое бы дурное чувство ни вызывало у него мое имя, оно осталось скрытым.
– Я удивлен, увидев тебя, Джек, – сказал он сердечно. – Что привело тебя сюда? Ведь семестр в университете еще не кончился, а ты же по-прежнему студент? Я удивлен, что тебе разрешили покинуть город. В мое время о подобном попустительстве и помыслить было нельзя.
– Разрешение особое, – сказал я. – У меня снисходительный наставник.
– Ну, я рад, что ты пришел, – сказал он. – Мы не виделись слишком уж давно. В парадной комнате разведен добрый огонь, так поскорее иди туда и согрейся. Прихожая холодна, как милостыня.
Такой радушный прием совсем меня ошеломил, и я упрекнул себя за сомнения в доброте сэра Уильяма. Его натуре были свойственны благодушие и гостеприимство. В этом смысле он был истинным деревенским жителем. Плотного сложения, румяный, он отличался безыскусственной прямотой и был бесконечно предан тому делу и тем людям, которым отдал свое сердце.
Я слишком замерз и устал, чтобы сразу же начать расспросы, а потому позволил ему проводить меня к пылающему пламени и усадить в пределах благостного тепла, которое составляло восхитительный контраст с холодом, царившим в комнате повсюду, куда не достигал жар огня. Слуга подал мне горячее вино и еду, и я остался наслаждаться ими в одиночестве. Сэр Уильям извинился, сказав, что ему надо отлучиться на полчаса, чтобы завершить небольшое дельце.
Когда он возвратился, я уже совсем засыпал. Не то чтобы он отсутствовал так уж долго, но теплота и вино затуманили мои мысли, показав мне, насколько велико мое утомление. И пока я сидел там согретый, исполненный покоя, мною овладела печаль. Не так уж давно это был мой дом, и оказалось, что вопреки всему, что произошло, он по-прежнему остался для меня родным. Я дольше прожил в кругу его семьи, чем с моими родными, и дом этот я знал много лучше, чем тот, который более не был моим даже по названию. В дремотном борении чувств я тихо сидел у огня, попивал вино и размышлял над всеми этими странностями до тех пор, пока возвращение сэра Уильяма не понудило меня хотя бы немного собраться с мыслями.
Вот тут-то мне и следует вернуться к одной из главных целей моего повествования или по меньшей мере к тому делу, которое заставило меня взяться за перо. Мне следует рассмотреть мое знакомство с синьором Марко да Кола и правдивость его манускрипта. Как я упомянул много раньше, его память представляется мне поистине странной, ибо он подробно излагает всякие пустяки и вовсе не упоминает о делах несравненно большей важности. Я не знаю причины, да за давностью лет она меня и не интересует, и моя задача здесь заключается лишь в том, чтобы внести исправления в те места его рассказа, которые прямо касаются меня.
И первое – тот вечер в доме сэра Уильяма, так как к огню он вернулся в сопровождении Марко да Кола.
Полагаю, у него была какая-то веская причина исказить историю своего приезда в Англию, ибо я могу свидетельствовать о том, что она неверна. Все обстояло не так, как он утверждает: он не прибыл в Лондон и не отправился оттуда более или менее прямо в Оксфорд. Он до этого уже прожил в стране много дней. И он показался мне довольно-таки нелепым коротышкой. Бледно-зеленая и лиловая одежда глупейшего покроя не могла не привлекать к себе внимания, а аромат духов, разливавшийся по комнате еще до того, как он в нее входил, был поистине незабываемым. Позднее, когда он навестил меня в тюрьме вместе с Лоуэром, я мог бы назвать моего посетителя еще перед тем, как тюремщик открыл дверь, такой силы исходил от него запах.
Однако при всех его странностях он мне понравился, и лишь позднее я открыл, что первое впечатление далеко не соответствовало истине. А тогда я увидел невысокого толстяка с веселыми глазами и непринужденным смехом. Все-то его забавляло и все вызывало в нем интерес. Говорил он мало, так как недостаточно хорошо владел английским (хотя и много лучше, чем мне показалось тогда), а сидел тихо, кивал и одобрительно посмеивался нашим словам, будто слышал замечательнейшие шутки и остроумнейшую беседу.
Только один раз во время этой первой встречи я мог бы заподозрить, что он не совсем тот, кем кажется. Один раз, пока мы с сэром Уильямом вели наш разговор, я вдруг заметил вспышку в его глазах, и по его пухленькой, такой безобидной на вид физиономии скользнуло хитрое выражение. Но кто обращает внимание на столь мимолетные впечатления, когда все остальное свидетельствует об обратном? Просто игра света, отблеск огня в сумраке комнаты – и ничего больше.
Так как он не хотел или не мог принимать равного участия в разговоре, мы с сэром Уильямом беседовали между собой и постепенно почти позабыли о присутствии рядом с нами иностранца. Сэр Уильям представил его как человека, с которым вел торговые дела – будучи начальником артиллерийского управления (жалчайшая награда ему за его усердную службу королю), он должен был встречаться со многими иностранными купцами, а отец Кола, насколько я понял, принадлежал к самым видным из них. К тому же, объяснил сэр Уильям, он и его семья много лет поддерживали великое дело, и теперь, натурально, он хотел стать поставщиком некоторых потребных его величеству товаров.
Я от души пожелал им обоим всего наилучшего и уповал, что они оба извлекут выгоду из совместных дел, так как пост сэра Уильяма хотя и не был высоким, тем не менее сулил немалые богатства. Усердный начальник артиллерийского управления, получая всяческие положенные ему взятки и куртажи, может, заведуя поставками для армии, приобрести за краткий срок вполне приличное состояние, и сэр Уильям особо не сетовал на свое положение. Правду сказать, он тогда нуждался больше в деньгах, чем в почестях.
Полагаю, нетрудно догадаться, почему сношения с таким человеком необходимо было держать в тайне, хотя сдержанность Кола, почевшего нужным умолчать о них по прошествии стольких лет, и кажется мне чрезмерной. Ведь сэр Уильям (как я уже упоминал) был не в ладах с лордом Кларендоном, а всякий человек, навлекший на себя гнев лорда-канцлера, вынужден был соблюдать величайшую осторожность в исполнении своих обязанностей. И не важно, что сам Кларендон столь упоенно грабил казну с того часа, как вернулся король, его врагам следовало остерегаться, ибо то, что нисколько не возбранялось друзьям Кларендона, служило способом уничтожения его врагов. Чем в большем одиночестве он оказывался, тем яростнее становились расправы над теми, кто тщился его ниспровергнуть. Самый обычный поступок мог быть превращен в оружие, ибо Кларендон не напрасно начинал адвокатом. Законная прибыль от должности во мгновение ока могла обернуться взяточничеством и казнокрадством. Такие вот уловки многим честным людям стоили их постов.
– А теперь, Джек, – сказал мистер Уильям некоторое время спустя, – ты должен позволить мне перейти к чему-то очень серьезному. И пожалуйста, выслушай меня до конца.
Я кивнул.
– Без сомнения, ты осведомлен о том, что произошло между твоим отцом и мною. И я хочу со всей ясностью сказать, что ни с какой стороны не связываю тебя с теми событиями, хотя ты и его сын. Ты всегда будешь желанным гостем в этом доме и принадлежать к кругу моих друзей.
Как ни дорога была мне честь моего отца, я не мог не признать глубокого благородства этих слов, если только они были искренними. А я склонялся поверить в это, ибо для притворства ему не хватало хитрости. Да и жестокости сердца тоже, чтобы так играть с чужим сердцем. Это делало его хорошим другом, но скверным заговорщиком. Собственное простодушие мешало ему подозревать других людей в низости и превращало его в отличное орудие для тех, кто желал исказить истину в своих целях.
– Благодарю вас за эти слова, – ответил я. – Такого ласкового приема я не ожидал, опасаясь, что обстоятельства породили между нами некоторую горечь.
– Так и было, – сказал он с чувством. – Но это оказалось моей ошибкой. Я хотел убрать тебя с моих глаз, ибо мне были нестерпимы воспоминания, которые твой вид пробуждал во мне. Теперь я понимаю, как это было жестоко. Ты никогда не чинил мне зла, а сам пострадал больше всех.
Его признание заставило слезы благодарности навернуться на мои глаза, так как уже очень давно никто не разговаривал со мной так добросердечно. Я знал предел его великодушия, так как он безоговорочно верил в виновность моего отца, и, сколь ни странно, мое уважение к нему только возросло. Нелегко прижать к груди дитя того, кто, по твоему убеждению, нанес тебе подобный удар.
– Это святая истина, – ответил я. – И мне кажется, претерпел я куда больше, чем заслуживал. Потому- то я и здесь сейчас. Вы управляли моим наследством, но никакого наследства у меня нет. Мои земли теперь находятся в других руках, и мое положение погублено. Вы могли счесть, что все узы дружбы между вами и моим отцом разорваны, но остались моим опекуном. Так почему же сейчас я нищ? По вашему лицу я вижу, что этот вопрос вас смущает. Я не намерен ни в чем вас винить, но вы должны признать, что это законный
