значит и все другие — те, какими стали бы мы, если б жизнь сложилась по-иному, — тоже принадлежали бы друг другу. А на самом деле неважно, что могло бы быть. Довольно того, что есть. Понимаешь?
Норман кивнул.
— Есть еще тысячи разных 'если бы', — сказала Ливи. — И не хочу я знать, что бы тогда было. Никогда больше даже слов таких не скажу — что если…
— Успокойся, родная, — сказал Норман. — Вот твое пальто.
И потянулся за чемоданами.
Ливи вдруг спросила резко:
— А где же мистер Если?
Норман медленно обернулся, напротив никого не было. Оба пытливо оглядели салон.
— Может быть, он перешел в другой вагон? — сказал Норман.
— Но почему? И потом, он бы тогда не оставил шляпу. — Ливи наклонилась и хотела взять ее со скамьи.
— Какую шляпу? — спросил Норман.
Ливи замерла, рука ее повисла над пустотой.
— Она была тут… я чуть-чуть до нее не дотронулась! — Ливи выпрямилась. — Норман, а что если…
Норман прижал палец к ее губам.
— Родная моя…
— Прости, — сказала она. — Дай-ка я помогу тебе с чемоданами.
Поезд нырнул в туннель под Парк-авеню, и перестук колес обратился в гром.
Лино АЛЬДАНИ
ПОВАЛЬНОЕ БЕЗУМИЕ
Лино Альдани — итальянский математик, преподаватель математики Римского лицея. Автор научно- фантастических рассказов, собранных в книге 'Четвертое измерение' и в различных журна лах, научно- фантастической повести '37 градусов'.
Пелвис Дресли судорожно корчился посреди деревянной сцены. Голос у него был хриплый, надтреснутый — он переходил то в истерический крик, то в протяжные гортанные вопли. Зрители сидели затаив дыхание и как завороженные глядели на толстяка, извивавшегося на полу в бешеном ритме рок-н- ролла. Юные девицы рыдали. Их длинные волосы, собранные на макушке в 'конский хвост', трепыхались, словно флаги на ветру. Внезапно музыка смолкла. Звуки песни, задрожав в воздухе в последний раз, замерли. Педвис отчаянно застонал и умолк. Зрители бешено зааплодировали. В зале волнами взметывались руки, тяжело колыхалось море голов. Казалось, еще мгновение — и ложи, не в силах удержать восторженно ревущих зрителей, рухнут в партер.
Пелвис поднялся, сжимая в правой руке микрофон. Девицы из первых рядов стали бросать на сцену цветы и веера, мускулистые подростки в ярких цветастых свитерах с воплем бросились к лесенке, и полицейским лишь с большим трудом удалось их оттеснить.
Певец, улизнув от своих буйствующих поклонников, поспешно переоделся в артистической уборной. Он попытался уйти через служебный ход, но толпа разгадала его намерение. На тротуаре его уже ждали, и даже двойная цепь полицейских не могла служить ему надежной защитой.
— Великий, несравненный Пелвис! — кричали девицы. Пелвис бросился к своей огромной желтой машине. Его тут же окружили журналисты и фоторепортеры.
— Синьор Дресли! Синьор Дресли!
Ярко вспыхнули блицы.
— Расскажите о вашем последнем турне по Австралии!
— Правда, что телевидение предложило вам двести тысяч долларов за десятиминутное выступление? Говорят, вы отказались?
Тут подоспел еще один наряд полицейских и стал разгонять журналистов.
Толпа навалилась, и цепь была разорвана. Тридцать девиц набросились на певца. Десятки рук схватили его за пиджак и рубашку. Миг — и все пуговицы пиджака были оторваны, столь же быстро исчезли носовой платок и авторучка. Кто-то сорвал с него галстук и выдрал с мясом запонки.
— Пелвис, автограф! — умоляли и грозили поклонницы.
К нему тянулся лес рук, и в каждой была губная помада с уже отвинченным колпачком. Девицы окружили его, стиснули, и Пелвис минут десять выводил на блузках помадой свои инициалы — П. Д. — большими красными буквами. Неистовство самых преданных поклонниц было вознаграждено.
Соблазн оказался слишком велик: удачливые поклонницы понатужились, еще раз прорвали цепь — и Пелвис оказался в новом кольце. Теперь уже сотни блузок требовали автографа. Полицейские пустили в ход резиновые дубинки, но поклонниц не могла остановить никакая боль. Двенадцать полицейских были сбиты с ног, и их безжалостно растоптали. Остальные блюстители порядка были оттеснены к стене и обезоружены.
И тут случилось непредвиденное: когда людское море уже грозило вот-вот поглотить знаменитость, раздался сухой треск, будто лопнул воздушный шарик, и под растерянными взглядами своих поклонниц король рок-н-ролла исчез.
Не успел синьор Каньотти закончить свою речь, как все триста сорок депутатов парламента разбились на три враждебные фракции, каждая из которых укрылась за письменными столами. Депутат Каньотти отпустил грубое ругательство в адрес левой оппозиции, и в воздух взвились чернильницы.
Заревела сирена, дежурные полицейские бросились очищать балконы: достопочтенным депутатам не полагалось драться на глазах у публики. В зале парламента бушевала битва. Полицейские, служащие и сторожа попрятались за дверьми и под столами, готовые вступить в действие, едва у сражающихся иссякнут боеприпасы.
Депутаты центра, естественно, подвергались огню как правых, так и левых, и самые обильные порции чернил достались именно им.
В отчаянии они ринулись кто влево, кто вправо. Началась рукопашная схватка, в которой каждый дубасил соседа, не разбираясь, принадлежит ли он к дружественному или враждебному стану.
Напрасно председательствующий отчаянно звонил в колокольчик. Затем ему в плечо угодила ножка от стула, и он, охнув, рухнул на пол.
Один из депутатов в схватке потерял ботинок. Кто-то не замедлил его поднять и пустить в ход против врага. Это грозное оружие сеяло панику и опусюшение в рядах сражающихся. Тогда депутат центра, грузная дама в пенсне, сняла туфлю с каблуком-шпилькой и принялась молотить ею по головам окружающих.
Больше всех свирепствовал депутат Каньотти, экс-фашист, экс-либерал, экс-неофашист, экс-радикал, а теперь глава партии 'умеренных правых'. Из носа у него текла кровь, по лицу струились потоки чернил, но он, словно разъяренный буйвол, с хриплым ревом вновь и вновь бросался в атаку.
Сторожа поняли, что начинать надо с этого разбушевавшегося вояки. Они одновременно кинулись на него с разных сторон, но в тот же миг депутат Каньотти исчез. Раздался легкий треск, словно лопнул воздушный шарик, и воинственный лидер 'умеренных правых' растворился в пустоте.
Был чудесный летний день. Амилькаре Доре, служащий земельной управы, сорока пяти лет, неженатый, бродил по аллеям Луна-парка, останавливаясь у каждого аттракциона. Он долго смотрел, как толстуха исполняла танец со змеей, побывал в 'комнате смеха' и в 'Пещере ужасов'. Это был день его рождения, и он чувствовал себя молодым и счастливым. Покатавшись на телемобиле и элибусе, он отправился к 'американским горам'.
Когда он вылез из вагонетки, ноги у него подкашивались, а к горлу подступала тошнота. Нет, в его годы неосторожно и глупо кататься с американских гор. Надо быть осмотрительнее. Он сел за столик на открытой площадке как раз напротив аттракциона 'Летающие блюдца' и заказал коньяку.
'Как только перестанет тошнить, пойду домой', — с тоской думал он, потягивая коньяк. Над головой
