— Поймали, — рассеянно сказал отец.
— Большую? Как вчера?
— Да, да, — он не отводил от запонок сосредоточенного взгляда, — большая рыба. Огромная.
— Как она называется?
— Главное, Броневский доволен, — невпопад сказал отец. — Ты понимаешь, он когда-то имел дело с одной пакистанской фирмой. Они его кинули. Наверное, поэтому…
— Что — поэтому?
Отцу удалось наконец справиться с запонками, и он, повернувшись к зеркалу, начал завязывать галстук. В зеркале было видно, что руки у него дрожат.
— Надо быть современным. Жестким. Сейчас такая конкуренция. И переодеваться к обеду. Это очень важно — переодеваться к обеду.
Мать, нарядная, в золотисто-зеленом полосатом шелковом платье с открытыми плечами, подошла к отцу сзади и, выглядывая из-за его белого рубашечного плеча, стала причесываться.
— О чем ты вообще говоришь, дорогой?
Отец встряхнулся, снял с вешалки пиджак.
— Это… просто рыбалка, — он потер переносицу с такой силой, что осталось красное пятно, — приятно, но утомительно. Доча, ты с нами?
— Да, — кивнула она, — с вами. Сейчас. Только в ванную схожу.
Дверь в ванную была закрыта. Она несколько раз дернула за ручку, но дверь так и не поддалась.
— Пасик в ванной, солнышко, — сказала мать неразборчиво, поскольку красила губы.
— Так долго? Что можно делать в ванной так долго?
— Не знаю, солнышко. Просто заперся в ванной. Пойдем, дорогой, не надо заставлять Броневских ждать.
Родители вышли рука об руку, хлопнула входная дверь, в ванной зашумела вода и стихла.
Она еще раз дернула ручку:
— Пасик!
— Отстань, тварь, — огрызнулся Пасик из ванной.
Тогда она взяла со столика сумочку и достала записку. На сложенной вчетверо бумажке крупным детским почерком было выведено:
Цифра «8» расплывалась и скорее походила на девятку. А может, это и была девятка. Или шестерка.
Она развернула записку.
Мамочка! Мы с Маринкой попали в ужасную историю. Маринка (густо зачеркнуто) Они сказали (зачеркнуто) Срочно поезжай (размытое пятно) и в посольство и скажи (размытое пятно) вернуться, или прямо в правительство, что угодно, ты только не волнуйся, но тут на самом деле очень плохо, все оказалось совсем не так, и я не знаю…
Она пожала плечами. Дура девка, такие вечно попадают в какие-то истории. Думают — раз ноги длинные, весь мир принадлежит им, а если этот мир им не вручают в подарочной упаковке, перевязанный ленточкой, начинаются скандалы всякие, истерики. Надо будет, как приедем, засунуть это в нормальный конверт и отправить в Конотоп по адресу, хотя номер дома, честно говоря, и не разобрать. То ли восемь, то ли шесть… ну, это уже пускай у почтальона голова болит. Надо сегодня лечь спать пораньше, завтра длинный день, я никогда, никогда в жизни не ездила верхом, а ведь это, наверное, круто.
Пасик так и продолжал сидеть в ванной, свинство какое! Она стащила с себя сарафан, пахнущий дегтем и морской солью, переступила через него и влезла в вечернее платье, которое мать аккуратно разложила на кровати. Оторвала ярлык, повернулась, разглядывая себя в зеркале. Надо же, обычно то, что покупает ей мать, и надевать-то стыдно, а тут в кои-то веки… И она вроде похудела, нет? Она придирчиво оглядела себя. А если и правда покрасить волосы в рыжий цвет? Завтра она уже не успеет, а послезавтра надо и правда поехать в город с матушкой и этой задницей Броневской, сходить к стилисту, пускай подберет оттенок волос и косметику, да и глупо упускать возможность закупиться — когда еще удастся сюда выбраться…
Снизу, с веранды, донеслись звуки виолончели. Живой оркестр, вспомнила она и, торопливо пригладив волосы, поспешила из номера — в конце концов совершенно не обязательно сидеть за одним столом со старыми уродами, они вроде и не настаивают, у них свои дела.
В холле ей пришлось посторониться — два деловитых человека разворачивали носилки, укрытые простыней, под которой явственно вырисовывались очертания человеческого тела. За носилками в молчаливой скорби шла пакистанская женщина — укрывала рот уголком темного платка, но было видно, что под глазами у нее багровые пятна, а смуглая кожа посерела. Невидящим взглядом женщина скользнула по ней и пошла дальше, ступая по блестящим плитам холла крошечными ногами в смешных, расшитых блестками тапочках.
Винченцо, деловитый, в черном костюме, что-то говорил носильщику, у входа стоял фургон, водитель, опершись на капот, курил и нетерпеливо отбивал ногой ритм, вторя доносящимся с веранды звукам виолончели.
Дверь захлопнулась, Винченцо озабоченно кинул взгляд на часы, потом обернулся.
— Приношу свои извинения, — сказал он, — неприятное зрелище.
— Что случилось?
Музыка с веранды влетела в холл и билась о закрытую дверь, точно огромная ночная бабочка.
— Несчастный случай. — Винченцо пожал плечами. — Семье будет выплачена компенсация, конечно. Все это так неловко. Я ведь как раз хотел тебя пригласить поужинать со мной. Зарезервировал столик у окна. Там, под окном, цветут жасмин и жимолость.
— Правда? — Она подумала, что платье это ей к лицу и, вообще, все получается очень удачно. — Я… принимаю приглашение.
До чего он все-таки красив! Просто дух захватывает.
— И я попросил официанта, чтобы зажгли свечи. И поставили розу в бокале.
— Слишком красиво, чтобы быть правдой, — сказала она и улыбнулась. — Ненастоящая жизнь. Подделка. Все для туристов, скажешь, нет?
— Как можно подделать музыку? — Он протянул руку, и она оперлась на эту руку. — Как можно подделать красоту? Все это — для вас. Для тебя. Целая страна — к твоим услугам.
— И опять ты врешь. — Она улыбнулась.
В панорамном окне было видно, как фургон, выпустив облачко сизого дыма, спускается по серпантину.
— Я — вру? Где? — возмутился Винченцо. — Когда?
— Ты говорил, тут безопасно. Совершенно безопасно. Помнишь, тогда… А я-то завтра собиралась на верховую прогулку. И если лошадь, скажем, понесет…
— Что ты, солнышко? — Он подвел ее, направляя твердой, сильной рукой, к маленькому столику в углу веранды: ужин был сервирован на двоих, и розовое пламя свечи отражалось в серебряном колпаке, под которым скрывался сюрприз от шеф-повара. — Если тебе так спокойней, я сам поеду с тобой. Но я говорю правду. У нас за все время не было ни одного несчастного случая. Мы заботимся о своих клиентах.
— А этот, — она расправила на коленях хрустящую салфетку, — этот пакистанец, или кто он там? С ним-то что? Несчастный случай? Вот видишь! Врешь и даже не краснеешь. Ты, вообще, краснеешь когда- нибудь?
Пакистанская маленькая женщина так и осталась стоять в сгущающихся сумерках, ее фигура сделалась сначала смутной, а потом и вовсе неразличимой.
— Вовсе нет. — Винченцо улыбнулся и согнутым указательным пальцем подозвал официанта, маячившего в отдалении. — Никакого обмана, радость моя. Мы заботимся о туристах. Мы выполняем все
