Снаружи опять шел дождь. Мы – все трое – стояли плечом к плечу под навесом.
Оба полицейских были молодые и нервничали, не зная толком, что делать дальше.
– Как вас зовут, сэр?
– Джек Уайтхед.
Один из них взглянул на другого.
– Вы из газеты?
– Да. Может, вы все-таки объясните мне, в чем дело?
– Мужчина, который сидел за вашим столом… Мы предполагаем, что он угнал отсюда «Остин- аллегро».
– Ну, вы меня извините, сержант, но я не имею об этом ни малейшего понятия. Я даже не знаю, как его зовут.
– Андерсон. Барри Джеймс Андерсон.
Два других полицейских шли обратно через стоянку, промокшие и запыхавшиеся.
– Вот падла, – сказал старший из них, уперев руки в колени и опустив голову.
– Кто это у нас тут? – спросил второй.
– Говорит, что он – Джек Уайтхед из «Поста».
Толстый старый полицейский поднял глаза:
– Сукой буду. Вспомни черта, он и появится.
– Дон, – сказал я.
– Давно не виделись, – кивнул он.
«А я вот еще не успел соскучиться», – подумал я. День подошел к концу, чумовой день бессвязных видений и проклятых воспоминаний, все камни разбросаны, все мертвые поднялись из-под могильных плит, вернулись на этот свет, воскресли в живущих.
– Это – Джек Уайтхед, – сказал сержант Дональд Хамфрис.
Навес над нашими головами отяжелел от дождевой воды.
– Это мы с ним обнаружили
«Ага, – подумал я. – Как будто он кроме той ночи никогда больше ни о чем не говорит, как будто он на секунду понял смысл того, что видел той ночью, той ночью, когда мы стояли перед холмами и фабриками, перед костями и камнями, перед мертвыми и живыми, той ночью, когда Майкл Уильямс лежал голый под дождем на газоне у своего дома, держал Кэрол в объятиях и гладил ее по окровавленным волосам в последний раз».
Но может быть, он вовсе и не рад был меня видеть, потому что его улыбка быстро исчезла за пасмурной гримасой, и он сказал, качая головой:
– Ну так что? Как дела, Джек?
– Лучше не бывает. А ты?
– Грех жаловаться, – сказал он. – Что, интересно, занесло тебя в эти края?
– Просто заехал перекусить, – ответил я.
Он показал на мешок, который я все еще держал в руке, и улыбнулся:
– И прошвырнуться по магазинам?
– До Рождества-то всего ничего, Дон.
Я ехал обратно, выжав все восемьдесят.
Я взлетел по лестнице, открыл дверь, скинул ботинки, повалился на кровать, открыл журнал, надел очки и уставился на Клер.
Выпуск номер три, январь 1975 года.
Я перевернул его – ничего.
Я открыл первую страницу – кое-что:
– Следователя Фрейзера, будьте любезны.
– Боюсь, он уже ушел…
Трубку вниз, обратно на кровать, обратно к… Кэрол, принявшей позу Клер.
– Вот это тебе нравится, да?
– Нет.
– Вот так твоя китайская сучка делает, да?
– Нет.
– Давай же, Джек. Трахни меня.
Я побежал в кухню, открыл ящик, вытащил мясницкий нож.
Она засунула пальцы во влагалище.
– Давай же, Джек.
– Оставь меня в покое, – заорал я.
– Ты что, собираешься им воспользоваться, да? – сказала она, подмигивая мне.
– Отстань от меня.
– Возьми его лучше с собой, когда поедешь в Брэдфорд, – засмеялась она. – Закончи то, что он начал.
Я бросился через комнату с ножом и ботинком в руках, вскочил на кровать, стал бить ее по голове, по белой коже с красными полосами, ее светлые волосы потемнели, все стало липким и черным, смех и крики – до тех пор, пока не осталось ничего, кроме грязного ножа в моей руке, седых волос, прилипших к каблуку моего ботинка, капель крови на цветном развороте с изображением нашей дорогой Клер Стрэ-чен, мокрых пальцев и красной дырки.
Моя рука похолодела, из нее сочилась кровь.
Я порезался мясницким ножом.
Я бросил нож и ботинок на пол и приложил к голове большой палец. Я нащупал вмятину:
Я обернулся и увидел ее.
– Прости меня, – зарыдал я.
– Я люблю тебя, Джек. Я люблю тебя, – сказала Кэрол.
Джон Шарк:
Слушатель:
Джон Шарк:
Слушатель:
Джон Шарк:
Слушатель:
Глава пятнадцатая
Она спит, сидя в большом жестком кресле рядом со мной. Бобби дома, с соседями.