– Анонимная наводка.
– Насколько анонимная?
– Молодой парень. Скинхед. Сказал, что знал Клер Стрэчен еще в ту пору, когда она жила в этих краях под фамилией Моррисон.
– А имя есть? – спрашиваю я.
– У него?
– Ага.
– Барри Джеймс Андерсон, и я его уже где-то видел. Местный. Уверен, что он упоминается в протоколах.
Я сглатываю;
– В каких протоколах? – спрашивает Пиггот, отставший на много лет и пытающийся их наверстать.
– Ты же можешь поговорить с Морисом Джобсоном, – нажимает Уайтхед, не обращая внимания на Пиггота. – Сова же вроде взял тебя под крыло?
Я качаю головой:
– Сейчас я уже в этом сомневаюсь.
– Ты ему что-нибудь обо всем этом рассказывал?
– После нашей последней встречи я попросил его помочь мне достать протоколы.
– И что?
– Их не было.
– Черт.
– Инспектор Джон Радкин, мой долбаный, бля, начальник, взял их под расписку в апреле семьдесят пятого года.
– В апреле семьдесят пятого? Стрэчен была еще жива!
– Вот именно.
– И что, он их не вернул?
– Нет.
– Даже после того, как она погибла?
– Ни разу, бля, даже словом о них не обмолвился.
– И ты все это рассказал Морису Джобсону?
– Он сам сообразил, в чем дело, когда пытался выяснить, куда делись протоколы.
– Какие протоколы? – снова спрашивает Пиггот.
Уайтхед наседает, по-прежнему не обращая на него внимания:
– И как Морис отреагировал?
– Сказал мне, что сам разберется. В следующий раз я видел Радкина, когда они приехали, чтобы меня арестовать.
– Он что-нибудь говорил?
– Кто, Радкин? Нет, бля, просто дал мне по морде.
– И теперь он отстранен?
– Да, – говорит Пиггот.
Это – единственный вопрос, на который он знает ответ.
– Ты с ним говорил?
– Он не имеет права, – отвечает Пиггот. – Это одно из условий выхода под залог: никаких контактов с инспектором Радкиным и младшим офицером Эллисом.
– А как насчет Мориса?
– С ним можно.
– Ты должен показать ему вот это, – говорит Уайтхед, кивая на море порнухи, лежащее перед нами.
– Я не могу, – говорю я.
– Почему?
– Из-за Луизы, – говорю я.
– Это твоя жена?
– Да.
– Дочь Барсука, – улыбается Уайтхед.
Пиггот:
– Вы объясните мне, наконец, или нет, о каких чертовых протоколах идет речь? Мне кажется, я должен знать…
Автоматически я говорю:
– Клер Стрэчен была арестована в Уэйкфилде под фамилией Моррисон в 1974 году за проституцию. Еще она была свидетельницей по делу об убийстве.
– По какому делу об убийстве?
Джек Уайтхед смотрит на стены комнаты номер 27, на фотографии мертвых, на фотографии мертвых маленьких девочек и говорит:
– Об убийстве Полы Гарланд.
– Ни хрена себе!
– Вот именно, – говорим мы оба.
Джек Уайтхед возвращается с тремя кружками чая.
– Я поеду к Радкину, – говорит он.
– Есть еще кое-кто, – говорю я.
– Кто?
– Эрик Холл.
– Брэдфордский отдел по борьбе с проституцией?
Я киваю:
– Ты его знаешь?
– Слышал. Он что, тоже отстранен?
– Ага.
– А что с ним?
– Оказывается, он был сутенером Дженис.
– И поэтому его отстранили?
– Нет. Тут постарались ребята Питера Хантера.
– И ты считаешь, что я должен нанести ему визит?
– Он должен быть в курсе всего этого, – говорю я, снова показывая на журналы.
– У тебя есть их домашние адреса?
– Радкина и Холла?
Он кивает. Я пишу их на клочке бумаги.
– Ты должен побеседовать с Джобсоном, – говорит мне Пиггот.
– Нет, – отвечаю я.
– Но почему? Ты же сказал, что тебе нужны друзья.
– Дай мне сначала поговорить с Луизой.
– Да, – неожиданно говорит Джек Уайтхед. – Тебе надо быть с женой. В семье.
– А ты женат? – спрашиваю я его.
– Был женат, – говорит он. – Давным-давно.
Я стою в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, и умираю:
– Луиза?
– Нет, извини, это Тина. Боб, ты, что ли?
– Да.
– Она в больнице, дорогой. Старик совсем плох.
Я жду в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, все кончено.
– Боб? Боб?
В фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, я вишу на проводе.
