Ледяной потолок над деревней
Обернулся я на огород, а там расти перестало. Только лук один и успел вытянуться. Моя баба да соседки уж луковницу варят, пироги с луком пекут и кашу луком замешивают. Окромя луку, на огороде никакой другой съедобности не выросло.
Я на попов заново разгорячился, и до самого крайнего жару.
Оттепель больше взялась, и до самой околицы. А за околицей мороз трещит градусов на двести с прибавкой. Округ деревни мой жар да мороз столкнулись, талой воздух мерзнуть стал – сперва около земли, а потом и выше. И надо всей-то Уймой ледяным куполом смерзлось. На манер потолку. И така ли теплынь под куполом сделалась. Снег – и тот холодить перестал.
Говорят – улицу не натопишь. А я вот натопил! Потолок над Уймой блестит-высвечиват, хорошим людям дорогу в потемни показыват, а худым глаза слепит да нашу деревню прячет. Я, как завижу чиновников, полицейских али попов, пуще загорячусь. У нас под ледяным потолком тепла больше становится. Мы всю зиму прожили и печек не топили. Я согревал!
Печки нагрею, бани натоплю. И по огородам пойду. В каком огороде приведется присесть, там и зарастет, зазеленеет, зацветет. Всю зиму в светле да в тепле жили. Начальство Уйму потеряло. Объявленье сделало: «Убежала деревня Уйма. Особа примета: живет в ней Малина. Надобно ту Уйму отыскать да штраф с нее сыскать!»
Вот и ищут, вот и рыщут. Нам скрозь ледяну стену все видно.
Коли хороший человек идет али едет, мы ледяну воротину отворим и в гости на спутье покличем. Коли кто нам нелюб, тому в глаза свет слепительной пущам.
Теперь-то я поостыл. Да вот ден пять назад доктор ко мне привернул. Меня промерял – жар проверял. Сказал, что и посейчас во мне жару сто два градуса.
Налим Малиныч
Было это давно, в старопрежно время. Я в те поры не видал еще, каки парады живут.
По зиме праздник был. На Соборной площади парад устроили. Солдатов нагнали, пушки привезли, народ сбежался. Я пришел поглядеть.
От толкотни отошел к угору, сел к забору, призадумался. Пушки в мою сторону поворочены. Я сижу себе спокойно, знаю – на холосту заряжены.
Как из пушек грохнули! Меня как подхватило, выкинуло! Через забор, через угор, через пристань, через два парохода, что у пристани во льду стояли! Покрутило да как об лед ногами! (Хорошо, что не головой). Я лед пробил и до самого дна пошел. Потемень в воде. Свету, что из проруби, да скрозь лед чуточку сосвечиват.
Ко дну иду и вижу – рыба всяка спит. Рыбы множество. Чем глубже, тем рыба крупне.
На самом дне я на матерущего налима наскочил. Спал налим крепкой спячкой. Разбудился налим и спросонок – к проруби. Я на налима верхом скочил, в прорубь выскочил, на лед налима вытащил. На морозном солнышке наскоро пообсох, рыбину под мышку – и прямиком на Соборну площадь.
И подходящий покупатель оказался. Протопоп идет из собора. И не просто идет, а передвигает себя. Ножки ставит мерно, будто шагам счет ведет. Что шаг, то пятак, через дорогу – гривенник. Сапожками скрипит шелковой одежой шуршит.
Я подумал: «Вот покупатель такой, какой надо». Зашел протопопу спереду и чинный поклон отвесил. Увидал протопоп налима, остановился и проговорил:
– Ах, сколь подходяще для меня налим на уху, печенка на пашкет. Неси рыбину за мной!
Протопоп опять ногами шевелить стал. Ногам скорости малость прибавил, ему охота скоре к налимьей ухе. Дома мне за налима рупь серебряной дал, велел протопопихе налима в кладовку снести.
Налим в окошечко выскользнул и ко мне. Я опять к протопопу. Протопоп обрадел.
– Кабы еще таку налимину, в полный мой аппетит будет!
Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла. Налим тем же ходом в окошечко да и опять ко мне.
Взял я налима на цепочку и повел, как собачку, налим хвостом отталкиватся, припрыгиват – бежит.
На транвай не пустили – кондукторша требовала бумагу с печатью, что налим не рыба, а охотничья собака.
Мы и пешком до дому доставились. Дома в собачью конуру я поставил стару квашню с водой и налима туда пустил. На калитку налепил записку: «Остерегайтесь цепного налима».
Чаю напился, сел к окну покрасоваться, личико рученькой подпер и придумал нового сторожа звать «Налим Малиныч».
Письмо мордобитно
Вот я о словах писаных рассуждаю. Напишут их, они и сидят на бумаге, будто неживы. Кто как прочитат. Один промычит, другой проорет, а как написано, громко али шепотом, и не знают.
Я парнем пошел из дому работу искать. Жил в Архангельском городе, в немецкой слободе, у заводчика одного на побегушках.
Прискучила мне эта работа. Стал расчет просить. Заводчику деньги платить – нож острый. Заводчик заставил меня разов десять ходить, свои заработанны клянчить. Всего меня измотал заводчик и напоследок тако сказал:
– Молод ты за работу деньги получать, у меня и больши мужики получают половину заработка и то не на всяк раз.
Я заводчику письмо написал.
