поморщилась.
– Великие боги! Если бы, Виктор, я не знала тебя как лучшего бойца римских арен, то подумала, что ты трусливый раб, который боится порки от своего господина. Прекрати трястись, как медуза. Я не за этим тебя зову.
Болезненная гримаса пробежала по лицу гладиатора, но, сделав над собой усилие, он сдержал готовое сорваться с языка резкое замечание.
– Зато ты жестока, как наш ланиста. Неужели за те недели, что мы с тобой встречаемся, ты ничего ко мне не почувствовала? О чем ты вообще думаешь, лежа в моих объятиях?
– Я?.. Ну, например, о том, что Присцилла зря прождала тебя вчера вечером.
– Откуда ты знаешь про Присциллу? – атлет выглядел изрядно обескураженным.
– Что знаю? Что она пыталась заполучить тебя к себе этой ночью? Она сама мне вчера об этом сказала.
– И ты промолчала?
– А ты что, хочешь, чтобы я тебя ревновала?
И красавица залилась веселым смехом, закинув голову. Все еще веселясь, она потянулась к стоящему рядом с ложем столику с инкрустацией из слоновой кости и взяла с него черепаховый гребень.
– Ничего такого не будет, дорогой! Ты всего лишь гладиатор, раб откуда-то с востока, а я дочь сенатора Луция Нумиция! Не скрою, мне приятно ощущать себя в объятиях дикого зверя, но чтобы ревновать!.. Нет, ты сошел с ума!
И она снова расхохоталась, расчесывая роскошные пряди вьющихся крупными кольцами волос. Ее голубые глаза, словно осколки льдинок, бесстрашно смотрели в горящие бешенством глаза любовника, словно дразня его, искушая и соблазняя.
Виктор скрипнул зубами и в бессилии сжал кулаки. Похоже, проклятая девка чем-то его опоила. Иначе как объяснить, что каждое утро он дает себе клятву, что их встреча была последней, и каждый вечер его словно магнитом тянет к маленькой дверце, скрытой побегами плюща, где его ждет верная служанка, чтобы провести в опочивальню своей госпожи. Юпитер Всеблагой, она когда-нибудь перешагнет границу, и тогда он ее придушит, пусть даже его потом за это распнут!
– Но если я тебе не нужен, зачем ты зовешь меня каждую ночь? – в хриплом голосе могучего гладиатора прозвучало отчаяние.
– А ты что, ничего не понял? Какой же ты… наивный мальчик! Я не позволю, чтобы Присцилла или какая-нибудь другая уродина считали, что смогут увести тебя у меня. Это будет так… оскорбительно…
– Фурия!
Он схватил ее в объятия, стараясь причинить боль, но тут раздалось шлепанье босых ног по мозаичным плитам пола, и в спальню влетела хорошо известная Виктору рабыня, которая каждый вечер провожала его к своей госпоже. Сейчас она была смертельно напугана и в ужасе поводила глазами, издавая нечленораздельные звуки, словно разучилась говорить.
– Ну? Что такое? – приподнялась на ложе Луция, нахмурив брови. – Снова началось извержение Везувия? Или, слава богам, наконец, умер мой отец?
– Сенатор…
И девушка в изнеможении осела на пол, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в сторону.
Гладиатора буквально подбросило на постели. Одним прыжком он кинулся собирать разбросанную ночью одежду, спешно в нее облачаясь.
Побледневшая Луция, не делая ни малейшей попытки замаскировать ночное приключение, со странным выражением глаз следила за метанием своего любовника, прислушиваясь к нарастающему шуму.
– Если хочешь бежать, – проговорила она с подчеркнутым спокойствием, – то это полнейшая глупость. Отец наверняка перекрыл все выходы, и ты без меча вряд ли справишься с его охраной. Так что лучше приготовься с достоинством встретить неизбежное, чем носиться в поисках мышиной норки, куда вряд ли протиснется твое потрясающее тело. И, когда поймешь правоту моих слов, не забудь поцеловать меня на прощание, потому что другого случая у нас, скорее всего, уже не будет.
Едва успевший одеться Виктор замер, глядя на свою подругу со смесью ужаса и восхищения.
– Ты чего-нибудь боишься, римлянка?
– Нищеты, болезни, ревнивого мужа… Наверно, это все!
Совсем рядом прозвучал топот множества ног, и в опочивальню ворвался целый отряд хорошо вооруженных слуг во главе с сенатором Луцием Нумицием, о самодурстве которого шептались даже привычные к домашней тирании римляне. Не так давно за неосторожно сказанное слово он продал собственного сына в рабство на остров то ли Самос, то ли Делос. Семья и слуги боялись его до смертной дрожи, стараясь без особой надобности не попадаться хозяину дома на глаза.
Указав охране на гладиатора, он быстро подошел к постели дочери, пнув по дороге понуро сидящую рабыню так, что та с воплем распласталась на полу, и влепил Луции звонкую пощечину, оставившую красный след на нежной щеке. Голова девушки мотнулась в сторону, но, вместо того чтобы молить отца о пощаде и прощении, она только еще больше распрямила спину, сидя на постели и глядя куда-то в пространство. При виде такой непокорности сенатор пришел в еще большее неистовство:
– Ты… Ты… Как ты посмела, мерзкая девчонка? Твое место в лупанарии, а не в приличном доме! Будешь обслуживать легионеров и пьяных матросов! Ты, девушка из старинного патрицианского рода, спуталась с рабом! Презренным гладиатором!!! Почему?!!
Луция равнодушно пожала плечами, стараясь, чтобы выступившие от боли слезы не потекли по щекам:
– Он мне нравится.
От изумления сенатор лишился дара речи. Его лицо побагровело от гнева, и он отвесил дочери еще одну пощечину, отчего та рухнула лицом в подушку. Но рассвирепевшему хозяину дома этого было мало. Никогда он еще не был в такой ярости, которая просто физически действовала на окружающих. Даже Виктор перестал сопротивляться и позволил себя связать, причем охранники сенатора тоже старались производить как можно меньше шума.
Но Луцию Нумицию было не до них. Запустив руку в только что расчесанные локоны, он поднял за волосы голову дочери.
– Ты хоть знаешь, что тебя ждет? – прошипел «любящий» отец, брызгая слюной. – Надеюсь, ты не забыла про эдикт божественного Клавдия, не так давно подтвержденный Веспасианом, гласящий, что отдавшаяся чужому рабу римлянка сама становится рабыней?
– Знаю, и что?
– Луция, – прохрипел Виктор, выгнувшись от нестерпимой боли, потому что держащий его раб слишком сильно заломил руку, – не спорь с отцом. Он убьет тебя…
Но девушка даже не взглянула на своего недавнего возлюбленного. Спустив ноги с постели и не обращая внимания на присутствие слуг, она потянулась за одеждой.
– Я готова заплатить за мой поступок любую цену, которую вы назначите… сенатор.
– Пусть будет так! Недостойного я скормлю львам, а тебя продам на форуме! Или, может, тебя отправить к любимым гладиаторам? Говорят, в «Звериной школе» ищут венатрисс, которые будут участвовать в открытии Амфитеатра Флавиев. Предоставляю тебе выбор!
Кто упрекнет, что она чуть помедлила с ответом? Но, подавив мгновенный приступ страха, гордая римлянка раздельно проговорила, глядя не на отца, задавшего вопрос, а на теперь уже бывшего любовника:
– Если у меня есть выбор…
– О да! Огромный: рынок, лупанарий или арена! Не хочу ограничивать тебе свободу, – криво усмехнулся отец.
– …то я выбираю школу венаторов.
Это было как признание в любви тому, кого сенатор собирался кинуть на растерзание хищникам. Виктор это понял и, подняв лицо, на котором от боли выступили капельки пота, вымученно улыбнулся девушке.
