Когда ты была рыбкой, головастиком - я...

ученый Белью Блейр. Это он некогда построил дирижабль-свинью и помогал Пирсу выручать из беды Оливера Грина.

Война сия завершается еще более нелепо, чем битвы в «Наполеоне Ноттингхилльском» и «Перелетном кабаке». Блейр создает исполинский дирижабль в виде замка. С него он как снег сбрасывает многочисленные письма и пропагандистские листовки на все окрестные земли. В перерывах огромный «воздушный замок» держат в подземной лаборатории, где Блейр изготавливает другие воздушные объекты, а также всевозможное причудливое оружие.

Крестьяне по всей Англии радостно присоединяются к восстанию. Под предводительством Охотников они быстро свергают невежественное и неумелое правительство, чтобы построить новую Англию — на идеях дистрибутизма! Автор намекает также, что астроном профессор Грин, влившийся в движение Охотников, теперь наслаждается романом с Марджери, дочерью фермера.

Чтобы хоть отчасти передать безумие этой аграрной революции, в рассказ введена сцена, где воины Охотников находят способ каким-то образом сгибать огромные деревья, превращая их в катапульты, посыпающие врага дождем стрел и камней. Вскользь упоминается даже, что Хейк (нехороший ученый из второй главы), по всей видимости, изобрел некую бомбу страшной разрушительной силы. Он предлагает правительству «новое взрывчатое вещество, способное изменить геологическое строение Европы и утопить в Атлантическом океане наши острова». К счастью, «ни кебмен, ни клерки, как он их ни уговаривал, не помогли ему перенести это вещество из кеба в кабинет».

«Охотничьи рассказы» вышли в 1925 году; в Англии их опубликовало издательство «Cassell», а в Америке — «Dodd, Mead». Перед этим все восемь глав-рассказов напечатал журнал «Storyteller» («Рассказчик») — в номерах с июня 1924-го по март 1925-го. Эта книга вошла в восьмой том «Собрания сочинений» Честертона, выпущенного издательством «Ignatius Press». Дональд Барр, издатель «Охотничьих рассказов», написал к ним предисловие и массу ценнейших примечаний.

Джон Петерсон сообщил мне в письме, что в 1908 году Честертон поместил в «Daily News» короткую историю под названием «Охотники». Она повествует о группе из четырех человек, решивших основать «Охотничью лигу» — в ознаменование «двойственности» Англии, где «традиции героических стрелков из лука» сплетаются с «невероятным легковерием ее жителей»[104]. История эта позже вошла в сборник Г.К.Ч. «Смятения и шатания» (1910) и в том 14-й «Собрания сочинений» Честертона (Сан-Франциско: «Ignatius Press», 1990).

Глава 18 «Когда ты была рыбкой, головастиком — я…»

Существуют бесчисленные примеры авторов, которых известный критик Бёртон Стивенсон окрестил «поэтами одного стихотворения». Это поэты, опубликовавшие множество произведений, из коих лишь одно стало знаменитым. В числе примеров — создатели «Кейси-отбивающего», «Ночи перед Рождеством», «Дома у дороги», «Где начинается Запад», «Последнего аккорда», «Старого дубового ведра»[105] и массы других популярных творений, которые наверняка переживут всю обильнейшую продукцию Эзры Паунда.

Лэнгдон Смит, автор поэмы под названием «Эволюция», представляет собой случай крайний. Насколько известно специалистам, за всю жизнь он опубликовал лишь это стихотворное произведение!

Как ни странно, я стал, похоже, единственный человеком, который вообще счел нужным поинтересоваться, кто же такой был этот Лэнгдон Смит. Моя статья о нем, озаглавленная по первой строке его баллады, вышла в «Antioch Review» (осень 1962). Она воспроизводится здесь; к ней добавлен постскриптум, где сообщаются кое-какие дополнительные факты о Смите и его поэме, которые я с тех пор узнал. Честно обещаю выплатить триста долларов тому, кто пришлет мне напечатанную где бы то ни было поэму Смита «Бесси Мак-Колл из Суицид-Холла».

В 1941 году Т.С. Элиот поразил литературную общественность, составив антологию «Киплинг: избранные стихи». Студенты последних курсов, изучавшие английскую литературу и раньше стыдившиеся признаться, что могут цитировать наизусть большие куски из «Мандалая», «Сапог», «Гунги Дина» и «Дэнни Дивера», теперь вдруг расхрабрились и принялись извлекать киплинговские сборники из темных, недоступных углов своих шкафов, отважно переставляя книги Киплинга на те полки, где их могли увидеть гости.

Во введении к своей антологии Элиот проводит важное разграничение между «поэзией» и «стихами». У стихов, говорит он, простой метрический размер; они выражают ясные, недвусмысленные идеи. Форму и содержание можно полностью — или почти полностью — ухватить уже при первом чтении. Поэзия же от них в известной мере отличается. Ее стилистика и идеи тоньше, они не так прозрачны, и их труднее воспринять целиком, читая текст впервые. С каждым перечитыванием в поэзии открываются новые смыслы.

Элиот вовсе не считал такое различие оскорбительным. Поэзия и стихи — разные вещи, и у них разные цели. Киплинг не пытался создавать поэзию. То, что он хотел делать, он делал, и притом замечательно. Когда он пишет (в «Джонни Дивере»): «Эй, что за всхлипы там, вверху?», Элиот хвалит его: слово «всхлип» — «совершенно точное». (Возможно, у Элиота вертелась в голове строчка из Киплинга, когда он использовал это слово сам, описывая конец мира в финале своих «Полых людей»[106].)

Короче говоря, Элиот считал, что Киплинг сочинял великие стихи.

На мой взгляд, «Эволюция» Лэнгдона Смита — тоже великие стихи. Может, и не такие великие, как у Киплинга, но достаточно хорошие, чтобы заслужить внимание критиков. Что же касается их популярности, то в ней нет ни малейших сомнений. Поэму перепечатывали в десятках антологий «самых любимых» стихов, причем обычно с большими искажениями: такова судьба многих поэтических творений подобного рода. (Так, в сборнике «Самые любимые стихи американского народа», составленном Хейзел Феллеман, в поэму вкралось не менее шести вопиющих ошибок.) Трудно отыскать геолога или биолога, который бы никогда не читал эту поэму; более того, под ее обаяние склонны подпадать самые неожиданные люди. Как-то раз, много лет назад, я сидел за столиком чикагского ресторана «Томпсон» с группой фокусников, приехавших в город на свою профессиональную конференцию. Было три часа ночи. В разговоре каким-то образом всплыло слово «эволюция». Гарри Блэкстоун, один из величайших иллюзионистов в мире, в этот момент держал в руке колоду карт. Он положил ее на стол, прочистил горло и наизусть прочел поэму Лэнгдона Смита с начала и до конца. У него не было особых причин ее заучивать, просто она увлекла его еще в юности.

Литературные критики редко интересуются «стихами», разве что их автор — знаменитый писатель (скажем, Эдгар Аллан По), а потому вполне понятно, что им вообще не нашлось что сказать о Лэнгдоне Смите. Насколько мне удалось выяснить, никто из критиков не удостоил его даже крошечной заметки. Если уж говорить о Смите, то самое в нем примечательное — то, что о нем почти никогда ничего не говорили.

Он работал газетным репортером в херстовских газетах, выходивших в Нью-Йорке. Биографические сведения о нем можно почерпнуть из двух весьма скудных источников — коротенькой статьи в справочнике «Кто есть кто в Америке, 1906–1907» и некролога в «New York American» от 9 апреля 1908 года, страница 6.

Краткий очерк в «Кто есть кто» дразняще туманен. Сообщается, что Смит родился в штате Кентукки (город не указан) 4 января 1858 года, получил образование в средней школе Луисвилля (1864–1872), a 12 февраля 1894 года женился на Марии Антуанетте Райт. (В его некрологе говорится, что она была родом из Луисвилля.) Подростком он участвовал в войнах с команчами и апачами, а позже работал военным корреспондентом во время боевых действий против индейцев-сиу. Затем «New York Herald» направила его