даже ночью, не видя луны.
Эти годы прекрасны были, мой друг,
и сердца наши бились в такт,
мир был многолик, и придумать язык
мы пытались то так, то сяк.
VI
Жизнь и любовь, одну за другой
мы по странным кругам прошли,
были рядом всегда, через дни и года,
новый облик мы обрели.
Настало время, и жизни закон
пробудил в нас душу, как мог,
и исчезла тень, и забрезжил день,
и душе приоткрылся Бог.
VII
Я топтался, как тур, я ревел, как медведь,
и бродил, не ища наград.
и не было слёз, и волны волос
тебя укрывали до пят.
И в пещере нашей ни огонька,
ночь спутала все следы,
и краснеет луна, и река холодна,
и кости зверей тверды.
VIII
Взял обломок я камня и заточил,
нет инструмента грубей,
нашел берцовую кость и, лелея злость,
подогнал ее поточней,
и после спрятался в тростниках,
где у мамонтов водопой,
бугры мышц и жил мой камень пробил,
зверя я победил, и он — мой.
IX
Над долиной лунной разнесся крик,
звал я родичей и друзей,
и пришел весь наш мир на багряный пир,
племя наше, что всё смелей.
Над каждым куском, над каждый хрящом
мы дрались, а потом легли
и, щека к щеке, рыча на песке,
о чуде мы речь вели.
X
Я вырезал ту битву на лопатке оленьей
жестокой, мохнатой рукой,
и на пещерной стене, тебе и мне,
и всем, кто придет за мной.
Наш закон был — кровь, и сила, и мощь,
тогда, на рассвете дней,
и эпоха Греха была далека,
пока не стали клыки слабей.
XI
Было это всё миллион лет назад,
никто не помнит о том,
в мягком свете ламп так уютно нам,
и мы завтракаем вдвоем.
Твои глаза глубоки, как в девоне ручьи,
и волос черен, как смоль,
ты так юна и жизнью полна,
душа невинна твоя — но, позволь,
XII
в юрской глине таятся твои следы,
в эоценских плитах — твой взгляд,
и бронзовый век помнит наш бег,
наши кости в песчанике спят,
стара наша жизнь, и любовь стара,
смерть всегда нас готова взять,
но если и так, кто решится дать знак,
что не будем мы жить опять?
XIII
Ведь еще в тремадок Господь даровал
крылья душам, из рода в род.
он посеял нас в предрассветный час,
и я знаю — никто не умрет,
хоть растут города, где цвели луга
и сражались копьем и пращой,
и телеги скрипят, где века назад
мамонт спал во тьме ледяной.
XIV
И пока в «Дельмонико» мы сидим
среди всей этой красоты,
выпьем, радость моя, за года, когда я
