Он встал, кивнул Бееру и, не удостоив доктора взглядом, вышел из зала. Прошел через холл и остановился у телефонной будки. Немного подумал, потом вошел в нее. Поднял трубку и набрал номер Гордана:
— Я ничего не добился, капитан.
— Оуэн ждет перед клубом, — бодро ответил голос в трубке, а Роблин почувствовал, как мороз побежал у него по коже.
«Капитан и не рассчитывал, что я добьюсь согласия на свое предложение», — понял он.
— Ник с ним? — спросил голос в трубке и, не дожидаясь ответа, добавил: — Можно начинать, сэр?
— Да, — ответил полковник и повесил трубку. «Судьба Калаха решена», — подумал он.
А в это время Калах допивал свой портвейн и ему даже в голову не приходило, что он уже вычеркнут из жизни.
11
Часы хрипло пробили полночь, но сон не приходил. Кэтлин уже два часа крутилась на постели, не находя желанного покоя. Она приподнялась, подвинула к себе с пустой постели Стаха обе подушки и зарылась в них головой. Немного полежала так, потом отбросила подушки и одеяло, беспокойно переворачиваясь с боку на бок. Она перепробовала все методы, с помощью которых обычно засыпала, но сегодня уснуть никак не удавалось. Кэтлин встала и прошла к небольшому туалетному столику. Зажгла лампу с красным абажуром и подвинула к себе фотографию Стаха. Долго всматривалась в знакомые черты, пытаясь вспомнить все, что случилось накануне. Взгляд ее скользнул к зеркалу а остановился на четырех открытках, засунутых за раму. Две открытки были из Тираны, одна — из Эльбасана, а последняя, которую она засунула сюда вчера вечером, — из Гонконга. Она смотрела на эти четыре листочка, напоминавшие о его существовании, до тех пор, пока не почувствовала холодных слез, капающих на скрещенные на коленях руки. Тогда с тяжелым вздохом она поставила фотографию на место и щелкнула выключателем. В темноте дошла до кровати и устало скользнула под одеяло. Перед глазами вновь прошли события последнего месяца…
Серебряная зажигалка «Ронсон» с вмонтированным контейнером для пересылки шифрованных сообщений вернулась из Праги к Стаху в Вену вечером следующего дня. Он осторожно вытащил узкую полоску папиросной бумаги, потом открыл путеводитель по Вене на двадцать шестой странице и начал расшифровывать инструкции Центра.
— Знаешь, что нас ждет? — повернулся Стах с улыбкой к Кэтлин после того, как размял в пальцах пепел сожженной шифровки и смыл его в умывальнике. — Мы поедем в Лондон. Прагу волнует судьба Калаха, а ваши интересуются Симором.
— Симором? — переспросила она, будучи не в состоянии сдержать неприязнь при упоминании имени убийцы своего отца.
— Ты должна проверить, действительно ли он проводит опыты над людьми, а также попросить убежища и серьезно подумать о том, чтобы выйти за меня замуж.
— Что ж, — улыбнулась Кэтлин, — замуж-то я хоть сейчас бы вышла, но не знаю, получится ли это у меня.
Стах заговорщически посмотрел на нее:
— Под моим руководством все получится. У тебя есть легенда для Лондона?
Она кивнула.
— Я хотела бы разобрать ее с тобой, — сказала она задумчиво.
— Ваше имя? — неожиданно спросил Стах.
— Кэтлин Халаши.
— Возраст?
— Вам не кажется, что этот вопрос несколько бестактен? — улыбнулась Кэтлин, но ответила: — Мне исполнилось двадцать пять.
— По каким причинам просите политического убежища в Англии?
— Моя мать по происхождению англичанка, она родилась в Бредфорде…
— Ее имя?
— Мэгд Халаши.
— А ее девичья фамилия?
— Мэгд Ирвинг.
— Но это, барышня, личная причина, а не политическая. Вы же хотите получить у нас политическое убежище, не так ли?
— Извините. Конечно, у меня есть и другие причины. Ведь из-за происхождения матери и политической деятельности моего отца, а также потому, что я испытываю симпатию к одному англичанину, в Венгрии меня считают политически неблагонадежной.
— Что вы говорите! И в чем же выражается эта политическая неблагонадежность?
— В чем? — повторила она вопрос и судорожно сжала руки, будто вспомнив что-то страшное. — Когда мне было пятнадцать лет, меня исключили из гимназии.
— Почему?
— Мой отец в пятьдесят шестом году боролся на стороне восставших.
— А сейчас он живет в Венгрии?
— Нет, в октябре погиб на баррикадах.
— Где именно? На каких баррикадах?
— У театра, напротив универмага «Корвин».
— Откуда вам это известно?
— Мать допрашивали в госбезопасности.
— Из-за отца?
— Да. Кто-то нас выдал, сказав, что у нас на квартире спрятано оружие. Отец прятал в подвале двенадцать винтовок.
— Вам известно, кто вас выдал?
— Нет.
— Вас тоже допрашивали в полиции?
— Да, но в другой раз.
— Когда же?
— В позапрошлом году. Я работала бухгалтером в ресторане «Цитадель» и была знакома с одним итальянцем, которого звали Серджи Квадро. Он работал в Венгрии как журналист, но его обвинили в шпионаже и выдворили из страны.
— А сейчас Квадро в Италии?
— Не знаю. Может быть.
— Вы разве не переписываетесь?
— Я отправила ему письмо весной прошлого года, но ответа не получила.
— Когда вас допрашивали, вам дали подписать какой-нибудь протокол?
— Да. Они спрашивали, когда и как я познакомилась с Серджи и какого характера отношения у нас были. Я рассказала им кое-что, но умолчала о его связях с Палом Вандором.
— Палом Вандором? А кто это?
— Теперешний директор предприятия «Будва», где я работала до того, как решила навсегда уехать из Венгрии.
— Вандор передавал Квадро какие-то сведения? Я имею в виду секретные или для служебного пользования.
— Не знаю. Они встречались у него на квартире.
— Где?
