Бургмейер. Сорок восемь.
Самахан. Не имеете ли вы каких-нибудь ярких и в определенной форме выраженных болей?
Бургмейер. У меня голова очень часто болит, почему я послал за вами. Я страдаю тик-дулурё...
Самахан (насмешливо). Представьте мне это определить, тик ли у вас дулурё или что другое. Не подвержены ли вы некоторым дурным физическим наклонностям, то есть не пьянствуете ли, не обжираетесь ли, не очень ли много забавляетесь с женщинами?
Бургмейер. Я никаких этаких наклонностей не имею.
Самахан (с полной уже важностью). Так-с. Извольте встать на ноги.
Бургмейер встает.
(Прикладывает ухо к его груди, но потом тотчас же в удивлении отступает от него.) Что это у вас за страшное трепетание сердца? Меня, что ли, вы перепугались так?
Бургмейер. Нет-с, я на прислугу свою сейчас только очень рассердился.
Самахан (презрительно улыбаясь). Стоило, признаюсь!.. В груди я ничего, кроме этого, не вижу дурного. Лягте на диван.
Бургмейер не совсем охотно ложится.
(Став перед Бургмейером.) Согните немного ваши ноги. (Начинает его поколачивать по животу вынутым из кармана молоточком.)
Бургмейер слегка при этом вскрикивает.
(Опять усмехаясь). Нежны уж очень, чувствительны. В животе тоже никаких нет страданий. Повернитесь спиной вверх.
Бургмейер совершенно уже нехотя поворачивается. Самахан большим пальцем проводит по всему его позвоночному столбу. Бургмейер уже закричал.
Самахан. Где вы почувствовали боль: в одном ли каком позвонке или во всем позвоночном столбу?
Бургмейер (вставая и, видимо, не желая себя давать более исследовать). Во всем... Вы чуть не сломали мне спины.
Самахан. Не вдруг ее сломаешь. Крепка еще она. Боль вы чувствовали оттого, что я вас сильно давнул пальцем. Сядьте теперь.
Бургмейер садится и почти не глядит на доктора.
Самахан (тоже садясь). И извольте слушать, что я буду говорить. По утрам вы чувствуете желание кислого и жажду...
Бургмейер. Это я чувствую; кроме того...
Самахан (перебивая его). Чувствуете потом желание быть скорее на воздухе...
Бургмейер. Может быть-с! Но, как я сказал вам, сверх того я...
Самахан (закричал на него). Пожалуйста, не прерывайте меня!.. Вы достаточно уже говорили, позвольте мне... Я без всяких ваших кроме того знаю, что у вас: болезнь ваша есть собственно малокровие и сопряженное с ним нервное расстройство. Лечение для вас должно состоять: ешьте больше мяса, будьте целый день на воздухе да и на прислугу вашу поменьше сердитесь.
Бургмейер. Я бы прежде всего желал, чтобы вы меня от тик-дулурё избавили.
Самахан (передразнивая его). Тик-дулурё! Тик-дулурё какой-то затвердил! Весь ваш тик-дулурё есть результат того же малокровия и по форме своей не что иное, как маскированная лихорадка. Я пропишу против нее вам мышьяку... (Поднимается с своего стула.)
Бургмейер (восклицая). Как мышьяку-с?
Самахан. Так мышьяку... (Садится за письменный стол и пишет.) Отравить, вы думаете, я вас хочу? Всякий яд зависит от степени концентричности, и кофе - яд, однако вы пьете его каждый день... (Вставая из-за стола и показывая на рецепт.) Принимать, как тут сказано... (Берется за шляпу.)
Бургмейер тоже встает и подает доктору приготовленную для него тысячу.
(Кладя деньги в карман.) Благодарю!
Бургмейер. Потрудитесь, доктор, и рецепт ваш взять назад: я по нем принимать не стану.
Самахан (рассмеявшись). Что ж вы мышьяку, вероятно, испугались?
Бургмейер (с волнением в голосе). Нет, я не того испугался!.. Я испугался еще, когда вы заранее велели мне сказать, что желаете получить с меня тысячу рублей! Врачу, который так относится к больным, я не могу доверять.
Самахан (насмешливо взглядывая на Бургмейера). А как же, вы думаете, я должен был бы относиться? Меня тысячи людей требуют в день, и чем же, при выборе, могу я руководствоваться? Кто мне дороже даст, к тому я и еду.
Бургмейер (с возрастающим волнением). При выборе, я полагал бы, что вы должны ехать и спешить туда, где больной опасней и серьезней болен.
Самахан (заметно обозлясь). Скажите, какой новый моралист выискался: только вам-то бы, господин Бургмейер, меньше, чем кому-либо, пристало быть проповедником... Ежели я получаю много денег и получаю... не скрываю того... несколько грубо и с насилием, то мне дают их за мое докторское провидение, за то, что я... когда вы там... я не знаю что... в лавке ли у родителей торговали или в крепостной усадьбе с деревенскими мальчишками играли в бабки, я в это время учился, работал!.. Но чем вы-то, какими трудами и знаниями нажили ваши миллионы, спросите-ка вашу совесть и помолчите лучше! А по рецепту моему я советую вам принять! Мышьяк, вероятно, вам поможет. (Кивает слегка хозяину головою и, в комнате еще надев шляпу, уходит.)
Бургмейер (оставшись один и в совершенно озлобленном состоянии). Поможет, я думаю! Какое, однако, приятное положение: к помощи доктора я не могу даже отнестись с полным доверием, потому что каждому из этих шарлатанов, конечно, гораздо приятнее протянуть мою болезнь, чем вылечить, да еще дерзости от них выслушивай! Вот вы все, жаждущие и ищущие миллионов, придите, полюбуйтесь на меня и посмотрите, какие великие наслаждения дают мне эти миллионы! Я перестал даже быть человеком для прочих людей, а являюсь каким-то мешком с деньгами, из которого каждый, так или иначе, ожидает поживиться! Куда бы я ни устремился, чего бы ни пожелал, что бы ни полюбил всюду, на всех путях моих, как враги недремлющие, стоят эти деньги, деньги и деньги мои! А в конце концов, когда умру, так и оставить их еще некому, кроме дурака Симхи! Жене ежели завещать, так примет ли еще она их? Кроме того, она все-таки бросила меня, осрамила на весь мир. Но не сам ли я толкнул ее на то?.. Нет!.. Видит бог, я не желал этого!.. Я сказал ей тогда, думая, что она, для спасения нашего общего благосостояния, похитрит только с Мировичем, позавлечет его: он исполнит ее желание... Кто ж ожидал, что она сама влюблена в него до такой степени и что просьба моя в одно и то же время оскорбит ее и обрадует! Когда она пришла при мне к Мировичу, я глупо, конечно, сделал, что не увел ее насильно от него, хоть бы даже за руку... Но разве бы она послушалась меня? Характер у нее тоже не из покорных!.. Вышел бы еще, пожалуй, большой скандал!.. Главная вина моя в том, что я слишком заботился собирать те сокровища, которые и тать ворует и тля поедает, но о другом-то мало помышлял, и потому доктор прав: не мне кого-либо осуждать... Жена как хочет потом, но я с своей стороны дело сделаю... Симха!.. Позовите его ко мне!
На этот зов вбегает Руфин.
Бургмейер. Где ты все бываешь?.. Точно не знаешь, что ты один у меня!
Руфин. Я, господин, ходил об господине Мировиче хлопотать, и компания 'Беллы' берет его, чтоб он уехал только в Америку. 'Мы, говорит, его знаем: он человек честный, а нам честного человека там и надо!'
Бургмейер (побледнев даже). Вот еще хорошо выдумал! Тогда Мирович совсем уже увезет у меня жену, не узнаешь, где и будет она!
Руфин (с лукавством). О, нет, господин, не увезет! Не на что будет увезть, да и Клеопатра Сергеевна не поедет с ним!.. (Таинственно.) Все ссорятся, говорят, теперь!..
Бургмейер (почти довольным голосом). В чем же они ссориться могут?
