Ананий Яковлев вздрагивает.
Сотский (унимая ее). Ну, полно, полно.
Исправник (Ананью Яковлеву). Какой ты веры и бываешь ли на исповеди и у святого причастия?
Ананий Яковлев. Веры церковной, и ко святым тайнам ходил тоже в Питере кажинный год.
Лизавета еще сильнее начинает рыдать
и вытягивается всем телом.
Сотский (Лизавете). Перестань, - право нишкни; а то хуже-тко накажут.
Ананий Яковлев (бледнея и нетвердым голосом). Прикажите, ваше высокородие, ее, несчастную, отсюда вывести: и мне-то уж тоже оченно непереносно.
Чиновник (злобно смотря на него). Нет-с, я этого не сделаю; а нарочно буду ее держать, чтобы ты совесть почувствовал и говорил правду.
Ананий Яковлев потупляет только голову.
Где ж ты все это время пробывал?
Ананий Яковлев. В лесу на пустошах жил.
Чиновник (значительно). Я думаю. Кто ж тебе туда пищу доставлял?
Ананий Яковлев. Какая уж пища, - кто ее доставит? В первый-то день, только как уж очень в горле пересохнет, таки водицы изопьешь; а тут опосля тоже... все еще, видно, плоть-то человеческая немощна... осилит всякого... не вытерпел тоже... и на дорогу вышел: женщина тут на заделье ехала, так у ней каравай хлеба купил, только тем и питался.
Чиновник. Зачем же сдался? Жил бы там в пустыне, питался акридами.
Ананий Яковлев. Не жизни, судырь, я тамотка искать ходил, а смерти чаял: не растерзают ли, по крайности, думал, хотя звери лесные... от суда человеческого можно убежать и спрятаться, а от божьего некуда!
Чиновник. Гм! Философ какой! А давно ли и с кем именно жена твоя имела связь?
Ананий Яковлев молчит.
Чиновник. Может быть, с барином?
Ананий Яковлев (краснея и потупляя глаза). Ничего я того, судырь, не знаю... и, кажись, это и к делу вовсе не касающееся.
Чиновник. А, не касающееся! Вследствие чего же ты убил младенца?
Ананий Яковлев (еще ниже потупляя голову). Убил... что дело в азарте было.
Чиновник. А от чего же самый азарт этот произошел?
Ананий Яковлев (тяжело вздыхая). От того, что я с малолетства, видно, окаянным человеком на свете был: на всякую малость гнев свой срывал да не сдерживал себя; все это теперь чувствуешь и понимаешь, как ад-то кромешный разверзся перед тобою со всех сторон.
Чиновник. Об аде помышляешь, а сам лжешь. Взгляни-ка на образ и повтори, что ты сказал.
Ананий Яковлев потупляет глаза.
Ну, гляди же! Ах ты шельма, мерзавец! Ни бога, ни совести!.. (К Никону.) Поди, уличай его!
Никон. Что мне, ваше благородие, уличать его?.. Нечего! Не очень они нас, стариков, слушают... ты его наставляешь на хорошее: 'Делай-мо, паря, так и так...' - так он тебя только облает... Я сам, ваше благородие, питерец коренной: не супротив их, может, человек был; мне тоже горько переносить от них это, - помилуйте! (Плачет.)
Чиновник. Ты говорил, что жена его была в связи с барином?
Никон. Али нету? Она сама, ваше благородие, тут сидит... Что не говоришь?.. Сказывай, чертовка!.. Нам вас тоже прикрывать не из чего!.. Немного, ваше благородие, от них вина-то видели... свое пьем, - верно так! Вон он из Питера пришел... полштофчиком поклонился, да и шабаш на том.
Лизавета снова начинает рыдать.
Сотский зажимает ей рот.
Чиновник. О черт, кричит тут! Выведите ее.
Сотский (уводя Лизавету). Пойдем: экая какая ты!..
Ананий Яковлев смотрит с чувством вслед за женою.
Чиновник (указывая Ананию Яковлеву на Никона). Что ж? Возражай ему!
Ананий Яковлев. Нечего мне, судырь, возражать, пускай болтает, что хочет; а я только то и знаю, что мой грех до меня, видно, пришел, и никто тому не причинен.
Золотилов. Эти слова его, господа, не угодно ли вам записать?
Чиновник. Нет, не угодно; потому что я знаю других сообщников. (Показывая на бурмистра.) Вон один тут налицо. (Колотя по столу.) Ты у меня, рожа твоя подлая, сегодня последний день не в кандалах, и одно твое спасенье, если ты станешь говорить правду.
Бурмистр (бледнея). Мне, ваше благородие, лгать тоже тут не гляче, дело мое стороннее!.. Как перед богом, так и перед вами доложить, что я ни про што, почесть, тут совершенно неизвестен.
Чиновник (вставая и подходя к нему). А! Ты неизвестен, неизвестен!..
Бурмистр (пятясь). Совершенно так, ваше благородие.
Чиновник. Неизвестен, борода твоя скверная!!. (Хватая его за бороду и таская.) Неизвестен, как приходил к нему с народом и уводил от него насильно жену!..
Бурмистр (вставая на колени). В том точно что, ваше благородие, виноваты, значит... Мы люди подчиненные, сами изволите знать; что прикажут нам, то мы и делаем.
Чиновник. Значит, ты приходил к нему?
Бурмистр. Помилуйте, ваше благородие, господин теперь приказывает, чтоб он бабу не забижал, а он промеж тем бьет и тиранит ее... должен же я, по своей должности проклятой бурмистерской, был остановить его.
Золотилов показывает бурмистру кулак.
Чиновник (обращаясь к Ананью). Как же ты говоришь, что никто в твоем деле не причинен?
Ананий Яковлев (с презреньем взглядывая на бурмистра). Коли говорит на себя, пускай по его будет... а я ничего того не помню и не знаю.
Чиновник (пожимая плечами). О-то дурак, дурак!
Бурмистр (вставая). Ваше благородие, теперь бить да наказывать ни за што изволите... За неволю наболтаешь, чего никогда отродясь и не бывало...
Чиновник (повертываясь к нему). Опять уже не бывало - а?.. Сотского сюда, коли так... давайте мне сотских сюда...
Сотский является.
(Показывая на бурмистра.) Заковать его сейчас в кандалы и в холодную избу посадить.
Сотский. Нарукавников-то других, ваше благородие, нету.
Чиновник (колотя его). Ты у меня, бестия, где хочешь возьми да закуй его.
Сотский (струся). Пойдемте-с.
Бурмистр. Хоша на огне, ваше благородие, палить прикажите, - я ни в чем тут не виноват.
Чиновник (ударяя себя в грудь). Иди, говорят тебе, покуда я не убил тебя на месте.
Чиновник (некоторое время ходит по комнате в сильном азарте, а потом обращается к Ананью). А ты - дурак, совершенный дурак! Пойми ты, рожа твоя глупая, что когда ты докажешь, что у жены твоей был незаконный ребенок, ты наказанье себе облегчишь: вместо того, чтоб тебя, каналью, отдать под кнут, сошлют, может быть, только на покаяние.
Ананий Яковлев. Все это, судырь, я сам оченно знаю, но и себя тоже чувствуешь: ежели паче чаяния, что и сделали они супротив меня, не мне их судьей и докащиком быть: мой грех больше всех ихних, и наказанье себе облегчить нисколько того не желаю; помоги только бог с терпеньем перенесть, а что хоша бы муки смертные принять готов, авось хоша за то мало-мальски будет прощенье моему великому прегрешенью.
Чиновник. Нет, ты не богу, а тому же дьяволу хочешь служить, потому что подкуплен.
Ананий Яковлев (горько улыбаясь). Не для чего мне, судырь, теперь ни на какой подкуп идти: я вот свои, кровным трудом нажитые, 500 целковых имею и те представляю... (Вынимая и кладя деньги на стол.)
