XV
ОПЯТЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН
Вскоре после того, в один из своих приездов, Живин вошел к Вихрову с некоторым одушевлением.
- Сейчас, братец ты мой, - начал он каким-то веселым голосом, - я встретил здешнего генерала и писателя, Александра Иваныча Коптина.
- А!.. - произнес Вихров. - А ты разве знаком с ним?
- Приятели даже! - отвечал не без гордости Живин. - Ну и разговорились о том, о сем, где, знаешь, я бываю; я говорю, что вот все с тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: 'Как же, говорит, ему злодею не стыдно у меня не побывать!'
- Да, я скверно сделал, что не был у него; совсем и забыл, что он тут недалеко, - отвечал Вихров. - Когда бы съездить к нему?
- Поедем в Петров день к нему - у него и во всех деревнях его праздник.
- Очень рад! А что, скажи, постарел он или нет?
- Нет, мало! Такой же худой, как и был. Какой учености, братец, он громадной! Раз как-то разговорились мы с ним о Ватикане. Он вдруг и говорит, что там в такой-то комнате такой-то образ висит; я сейчас после того, проехавши в город, в училище уездное, там отличное есть описание Рима, достал, смотрю... действительно такая картина висит!
- Он принадлежит к французским энциклопедистам[85], - заметил Вихров.
- Надо быть так!.. Математике он, говорят, у самого Лагранжа[86] учился!.. Какой случай раз вышел!.. Он церковь у себя в приходе сам строил; только архитектор приезжает в это село и говорит: 'Нельзя этого свода строить, не выдержит!' Александр Иваныч и поддел его на этом. 'Почему, говорит, докажите мне это по вычислениям?' - а чтобы вычислить это, надо знать дифференциалы и интегралы; архитектор этого, разумеется, не сумел сделать, а Александр Иваныч взял лист бумаги и вычислил ему; оказалось, что свод выдержит, и действительно до сих пор стоит, как литой.
- Все это может быть, - возразил Вихров, - но все-таки сочинения его плоховаты.
- Плоховаты-то плоховаты, понять не могу - отчего? - произнес и Живин как бы с некоторою грустью.
- А что он про нынешнюю литературу говорит; не колачивал он тебя за любовь к ней?
- Почти что, брат, колачивал; раз ночью выгнал совсем от себя, и ночевать, говорит, не оставайтесь! Я так темной ночью и уехал!
- Что же он, собственно, говорит? - спрашивал Вихров.
- 'Мужики, говорит, все нынешние писатели, необразованные все, говорит, худородные!..' Знаешь, это его выражение... Я, признаться сказать, поведал ему, что и ты пишешь, сочинителем хочешь быть!
- Что же он? - спросил Вихров, немного покраснев в лице.
- Да ничего особенного не говорил, смеется только; разные этакие остроты свои говорит.
- Какие же именно, скажи, пожалуйста!
- Ну да, знаешь вот эту эпиграмму, что Лев Пушкин[87], кажется, написал, что какой вот стихотворец был? 'А сколько ему лет?' - спрашивал Феб. - 'Ему пятнадцать лет', - Эрато отвечает. - 'Пятнадцать только лет, не более того, - так розгами его!'
- Какие ж мне к черту пятнадцать лет? - воскликнул Вихров.
- Ну да поди ты, а ему ты все еще, видно, мальчиком представляешься.
В Петров день друзья наши действительно поехали в Семеновское, которое показалось Вихрову совершенно таким же, как и было, только постарело еще больше, и некоторые строения его почти совершенно развалились. Так же их на крыльце встретили любимцы Александра Иваныча, только несколько понаряднее одетые. Сам он, в той же, кажется, черкеске и в синеньких брючках с позументовыми лампасами, сидел на точи же месте у окна и курил длинную трубку. Беседовал с ним на этот раз уж не один священник, а целый причет, и, сверх того, был тут же и Добров, который Вихрову ужасно обрадовался.
- Ты разве знаком с генералом? - спросил его тот, проходя мимо его.
- Как же, благодетель тоже! - отвечал Добров. - А когда я пил, так и приятели мы между собой были.
- Гордый сосед, гордый-с! - повторял Александр Иваныч, встречая Вихрова. - Ну и нельзя, впрочем, сочинитель ведь! - прибавил он, обращаясь к Живину и дружески пожимая ему руку.
- Прошу прислушать, однако, - сказал он, усадив гостей. - Ну, святий отче, рассказывайте! - прибавил он, относясь к священнику.
- Несчастие великое посетило наш губернский град, - начал тот каким-то сильно протяжным голосом, - пятого числа показалось пламя на Калужской улице и тем же самым часом на Сергиевской улице, версты полторы от Клушинской отстоящей, так что пожарные недоумевали, где им действовать, пламя пожрало обе сии улицы, многие храмы и монастыри.
- Mon Dieu, mon Dieu![159] - воскликнул Коптин, закатывая вверх свои глаза и как бы живо себе представляя страшную картину разрушения.
- Что же это, поджог? - спросил Живин.
- Надо быть, - отвечал священник, - потому что следующее шестое число вспыхнул пожар уже в местах пяти и везде одновременно, так что жители стали все взволнованы тем: лавки закрылись, хлебники даже перестали хлебы печь, бедные погорелые жители выселялись на поле, около града, на дождь и на ветер, не имея ни пищи, ни одеяния!
- О, mon Dieu, mon Dieu! - повторил еще раз Александр Иваныч, совсем уже закидывая голову назад.
- Но кто же поджигает, если это поджоги? - спросил Вихров.
- Мнение народа сначала было такое, что аки бы гарнизонные солдаты, так как они и до того еще времени воровства много производили и убийство даже делали!.. А после слух в народе прошел, что это поляки, живущие в нашей губернии и злобствующие против России.
- Но позвольте, поляки все известны там наперечет! - возразил Вихров.
- Все известны-с, - отвечал священник, - и прямо так говорили многие, что к одному из них, весьма почтенному лицу, приезжал ксендз и увещевал свою паству, чтобы она камня на камне в сем граде не оставила!
- Да зачем же именно в этом граде? - спросил Вихров.
- Так как град сей знаменит многими избиениями поляков.
- Прекрасно-с, но кто же слышал, что ксендз именно таким образом увещевал? - спросил опять Вихров.
- Сего лица захваченные мальчик и горничная, - отвечал священник.
- Стало быть и следствие уже об этом идет? - спросил Живин.
- Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так как от господина губернатора стало требовать того дворянство, а также небезопасно было оставлять их в доме и от простого народу, ибо чернь была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
- Но, извините меня, - перебил Вихров священника, - все это только варварство наше показывает; дворянство наше, я знаю, что это такое, вероятно, два-три крикуна сказали, а остальные все сейчас за ним пошли; наш народ тоже: это зверь разъяренный, его на кого хочешь напусти.
- Нет-с, - возразил священник, - это не то, чтобы мысль или мнение одного человека была, а так как-то в душе каждый как бы подумал, что поляки это делают!
- Но вы сами согласитесь, что нельзя же по одному ощущению, хоть бы оно даже и массе принадлежало, кидать людей в темницу, с семейством, в числе которых, вероятно, есть и женщины.
- Дщерь его главным образом и подозревают, - объяснил священник, - и когда теперича ее на допрос поведут по улицам, то народ каменьями и грязью в нее кидает и солдаты еле скрывают ее.
