лодке, у которой на носу горит смола и освещает таким образом внутренность воды, в которой и видно, где стоит рыба в ней и спит; ее и бьют острогой.
- Отпусти, мамаша! - приставал между тем к Мари ребенок.
- Нет, одного тебя пустить неудобно, - возразил ему Вихров, - потому что все-таки будешь ночью один на воде.
- Но я, дядя, с Симоновым поеду.
- Все это я знаю; но вот что, Мари, не поехать ли и нам тоже с ними? проговорил Вихров; ему очень улыбалась мысль проехать с ней по озеру в темную ночь.
- Хорошо, - отвечала она.
- Ну, поди же и позови сюда Симонова, - сказал Вихров Женичке.
Тот благим матом побежал и привел с собой за руку старого воина.
- Вот видишь что... - обратился к тому Вихров, - пойди и найми ты нам лодку большую, широкую: мы хотим сегодня поохотиться с острогой.
- Теперь отличное время-с, самое настоящее! - подхватил с удовольствием Симонов.
- Ну, так ступай!
- Слушаю-с! - отвечал Симонов и проворно ушел.
Женичка выпросился вместе с ним на озеро и побежал за ним.
Вихров и Мари снова остались вдвоем.
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее - и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, - все это начинало уж казаться ему просто глупым: 'Хоть пьяну бы, что ли, напиться, - думал он, - чтобы посмелее быть!'
Женичка, впрочем, вскоре возвратился и объявил, что все было нанято, и только оставалось желать, чтобы это несносное солнце поскорее садилось; но вот и оно село. У крыльца стояла уже коляска парою; в нее сели Женичка, Вихров и Мари, а Симонов поместился на козлах. Сей почтенный воин выбрал самое сухое место, чтобы господам выйти и сесть в лодку, которая оказалась широчайшею, длиннейшею и даже крашеною. Лодочник стоял на носу. Вихров сел управлять рулем. Мари очень боялась, когда она вошла в лодку - и та закачалась.
- Да садитесь около меня, рядом со мной, - сказал ей Вихров.
Мари села. Лавочка была не совсем длинная и просторная, так что Мари совсем прижалась к Вихрову, но все-таки боялась.
- Погодите, я стану вас поддерживать, - сказал он и взял ее легонько за талию.
Однако Мари все еще боялась.
- Ну, дайте и руку вашу.
Мари подала и руку.
Женичка, как только вскочил в лодку, сейчас же убежал к лодочнику и стал с любопытством смотреть, как тот разводил на носу огонь. Симонов, обернувшись спиной к Вихрову и Мари, сел грести. Лодка тронулась.
Мрак уже совершенно наполнил воздух; на носу лодки горело довольно большое пламя смолы.
- Мамаша, в воде все видно! - кричал Женичка, смотря в воду. - Вот, мамаша, трава какая большая! А это, мамаша, рак, должно быть?
- Это рак, - подтвердил лодочник. - Тише, барин, не кричите, - прибавил он вполголоса, - это щука, надо быть, стоит!.. Какая матерая - черт!
- Мне ее и колотить? - спросил мальчик шепотом.
- Нет, уж я лучше, а то она у вас увернется, - проговорил лодочник и мгновенно опустил острогу вниз.
Щука сейчас же очутилась после того на поверхности воды; Симонов поймал ее руками; Женичка вырвал ее у него и, едва удерживая в своих ручонках скользкую рыбу, побежал к матери.
- Мамаша, смотрите, какая щука! - кричал он.
- Хорошо! - отвечала ему мать почему-то сильно сконфуженным голосом.
Женичка опять ушел на нос. Ночь все больше и больше воцарялась: небо хоть было и чисто, но темно, и только звезды блистали местами.
Мари находилась почти что в объятиях Вихрова.
- Ангел мой, вы мне ни разу еще не повторили того, о чем писали, шептал он ей.
- Я?.. - говорила Мари, отворачиваясь от него.
- Да!.. Но теперь, по крайней мере, скажите, что любите меня! продолжал Вихров.
- А что же? Неужели ты не видишь этого? - отвечала Мари и сама трепетала всем телом.
Вихров крепко прижал ее к себе. Он только и видел пред собою ее белое лицо, окаймленное черным кружевным вуалем.
- Мамаша! Еще щука! - кричал ребенок с носа. - Дай, эту я ударю, выпросил он у лодочника острогу, ударил ею и не попал.
- Вот, барин, и не попали, - сказал ему лодочник.
- Ну, больше уж я не буду бить, ты бей! - сказал Женя и опять принялся глядеть внимательно в воду.
Симонов стал веслом направлять лодку к другому месту. На корме между тем происходило неумолкаемое шептание.
- Ты будешь меня любить вечно, всегда? - говорила Мари.
- Я никого, кроме тебя, и не любил никогда, - отвечал Вихров.
- Ну, смотри же; я на страшно тяжелый шаг для тебя решилась, ты, может быть, и не воображаешь, как для меня это трудно и мучительно...
- Но неужели же, Мари, душить в себе всякое чувство - лучше? - шептал Вихров.
- Почти что лучше! - отвечала она.
Вихрову, наконец, все еще слабому после болезни, от озерной сырости сделалось немного и холодновато.
- Однако не пора ли и домой, - я начинаю чувствовать дрожь, проговорил он.
- Хорошо! - отвечала Мари.
Она, кажется, не помнила, где она и что с ней происходит.
- Домой! - крикнул Вихров Симонову.
- Мало что-то нынче рыбы! - произнес тот.
- Мало, - подтвердил и лодочник.
- А сколько камушков в воде, - сказал Женичка, еще раз заглянув в воду, и вскоре затем все вышли на берег и, прежним порядком усевшись в экипаж, возвратились домой.
Там их в зале ожидал самовар. Мари поспешила сесть около него. Она была бледна, как полотно. Вихров сел около нее. Женя принялся болтать и с жадностью есть с чаем сухари, а потом зазевал.
- Я, мамаша, спать хочу, - попросил он уже сам.
- Хорошо, - отвечала Мари с каким-то трепетом в голосе. - Пойдем, я велю тебя уложить, - прибавила она и пошла за ребенком.
- Мари, вы еще вернетесь?.. Я спать не хочу! - крикнул ей Вихров.
- Пожалуй... вернусь... - говорила, как бы не торопясь и раздумывая, Мари.
- Я в кабинете буду вас ожидать, - продолжал Вихров.
- Хорошо, - отвечала опять неторопливо Мари и через несколько времени какой-то робкой походкой прошла в кабинет.
IX
ОТЪЕЗД МАРИ И СУДЬБА ИВАНА
