- Завтрашний день-с, - начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, - извольте со мной ехать к Александре Григорьевне... Она мне все говорит: 'Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!' У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Полковник полагал, что Павел не ездил к Александре Григорьевне тоже по внушению Еспера Иваныча, потому что тот терпеть не мог ее.
- Извольте-с, я съезжу, - отвечал Павел сверх ожидания.
Он готов был все сделать и все перенести, лишь бы только не задерживал его отец и отпустил бы поскорее в Москву.
'Да, нелегко мне выцарапаться из моей грязи!' - повторял он мысленно, ходя по красному двору и глядя на поля и луга, по которым он когда-то так весело бегал и которые теперь ему были почти противны!
XVII
РАЗНЫЕ ВЕДОМСТВА В ИХ ПОЧКАХ
На другой день, когда поехали к Абреевой, Павел выфрантился в новый штатский сюртук, атласный жилет, пестрые брюки и в круглую пуховую шляпу. Полковник взглянул на него и, догадавшись, что весь этот костюм был сделан на деньги Еспера Иваныча, ужасно этим обиделся. 'Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!' - пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув головой, а потом всю дорогу ни слова не сказал с сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: 'Да, вона какое Воздвиженское стало!.. Словно аббатство разоренное!.. Что делать-то!.. Старухе не на что стало поправлять!.. Сыночек-то, говорят, не выходя еще из корпуса, тридцать тысяч долгов наделал - плати маменька!.. Детушки-то нынче каковы!' Нельзя сказать, чтобы в этих словах не метилось несколько и на Павла, но почему полковник мог думать об сыне что-нибудь подобное, он и сам бы, вероятно, не мог объяснить того.
Воздвиженское действительно представляло какой-то разоренный вид; крыльцо у дома было почти полуразвалившееся, с полинялой краской; передняя грязная. В зале стены тоже были облупившиеся, историческая живопись на потолке испещрена была водяными протеками. Огромная люстра с стеклянными подвесками как-то уродливо висела на средине. Павел понять не мог, отчего эта зала прежде казалась ему такою великолепной. В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему с претензиями одетую и в тех же буклях 30-х годов, сына ее в расстегнутом вицмундире и в эполетах и монаха в клобуке, с пресыщенным несколько лицом, в шелковой гроденаплевой[30] рясе, с красивыми четками в руках и в чищенных сапогах, - это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия. Он очень важно себя держал и, по-видимому, пользовался большим почетом от хозяйки. Рядом с молодым Абреевым, явно претендуя на товарищество с ним, сидел молодой человек, в мундире с зеленым воротником и с зелеными лацканами, который, по покрою своему, очень походил на гимназический мундир, но так был хорошо сшит и так ловко сидел, что почти не уступал военному мундиру. Павел догадался, что это был старший сын Захаревского - правовед; другой сын его - в безобразных кадетских штанах, в выворотных сапогах, остриженный под гребенку - сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который все еще был исправником и сидел в той же самой позе, как мы видели его в первый раз, только от лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно поседел. Кадет не имел далеко тех светских манер, которые были сообщены правоведу его воспитанием.
- Здравствуйте, молодой человек! - сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала с полковником и обращаясь потом довольно ласково к Павлу, в котором сейчас же узнала, кто он был такой.
Павел поклонился ей и, нимало не медля затем, с опущенными в землю глазами, подошел под благословение к отцу-настоятелю: после жизни у Крестовниковых он очень стал уважать всех духовных особ. Настоятель попривстал немного и благословил его.
- Вы знакомы?.. Ты узнал?.. - спросила Александра Григорьевна сына, показывая ему на Павла.
- Узнал! - отвечал тот, немного картавя.
- Et vous messieurs?[130] - прибавила Александра Григорьевна сыновьям исправника.
Молодые люди все раскланялись между собой.
- Игрывали, я думаю, вместе, - обратился полковник добродушно к исправнику.
- Вероятно! - отвечал тот холодно и не без важности.
Все наконец уселись.
- Не хочет вот в Демидовское! - отнесся полковник к Александре Григорьевне, показав головой на сына. - В университет поступает!
Мысль эта составляла предмет гордости и беспокойства его.
- А!.. - произнесла та протяжно. Будучи более посвящена в военное ведомство, Александра Григорьевна хорошенько и не знала, что такое университет и Демидовское.
- Какому же собственно факультету посвящает себя сын ваш? - спросил настоятель, обратившись всем телом к полковнику.
- Да я и не знаю, - отвечал тот, разводя руками.
- По какому-нибудь отделению философских факультетов, - подхватил Павел, - потому что мне больше всего хочется получить гуманное, человеческое воспитание.
Александра Григорьевна взглянула на Павла. С одной стороны, ей понравилась речь его, потому что она услышала в ней несколько витиеватых слов, а с другой - она ей показалась по тону, по крайней мере, несколько дерзкою от мальчика таких лет.
- Homo priusquam civis[131], - произнес настоятель, покачивая ногой.
- Homo superior cive![132] - подхватил Павел.
- Sic![133] - подтвердил отец Иоаким.
Разговор этот латинский решительно возмутил Александру Григорьевну. Он ей почему-то показался окончательною дерзостью со стороны мальчика-гимназиста.
- Я не знаю, для чего этой латыни учат? - начала она почти презрительным тоном. - Язык бесполезный, грубый, мертвый!
- Как же бесполезный?.. - протянул отец Иоаким. - Язык древних философов, ораторов, поэтов, язык ныне медицины, - разъяснял он ей.
- Но, святой отец! - воскликнула Александра Григорьевна. - Положим, он нужен какому-нибудь ученому и вам, как духовной особе, но зачем же он вот этому молодому человеку?.. - И Александра Григорьевна показала на правоведа. - И моему сыну, и сыну полковника?
- Как зачем юристу латинский язык? - вмешался опять в разговор Павел, и по-прежнему довольно бойко.
- Да, зачем? - повторила, в свою очередь, резко Александра Григорьевна.
- Потому что асе лучшие сочинения юридические написаны на латинском языке, - отвечал Павел, немного покраснев.
Он и сам хорошенько не знал, какие это именно были сочинения.
- У нас кодакс Юстиниана[31] читают только на латинском, - сказал очень определительно правовед.
- Кодекс Юстиниана! - подхватил Павел.
Александра Григорьевна пожала только плечами. Разговаривать далее с мальчиком она считала неприличным и неприятным для себя, но полковник, разумеется, ничего этого не замечал.
- Поручиком, говорит, у них выпускают! - проговорил он опять, показав на сына.
- Как поручиком? - спросила уже сердито Александра Григорьевна.
