- Конечно, доставите удовольствие, пойте! - подхватила Муза Николаевна и приготовилась аккомпанировать.
- Но что же я буду петь? - спросил ее Углаков.
- Спойте: 'Нет, доктор, нет, не приходи!'
Углаков отрицательно потряс головой.
- Ну, 'Черный цвет'...
Углаков и это отвергнул.
- 'Соловья'! - предложила было ему Муза Николаевна.
- Как это возможно! - воскликнул Углаков. - Нам сейчас только Аграфена Васильевна божественно спела 'Соловья'! Разве мою любимую 'Le petit homme'?[178] - придумал он сам.
- Eh bien![179] - одобрила Муза Николаевна и стала аккомпанировать.
Углаков запел хоть и не совсем обработанным, но приятным тенорком:
Сусанна Николаевна при этом улыбнулась. Углаков, заметив это, продолжал еще с большею резвостью:
пел Углаков вместо слов и затем снова перешел к песенке:
Слушая эти два куплета, Сусанна Николаевна имела, или, по крайней мере, старалась иметь, совершенно серьезное выражение в лице.
- Вы убедились, наконец, как я скверно пою! - обратился к ней Углаков.
- Вовсе нет!.. Мне нравится ваше пение, - возразила она, - но я желала бы, чтобы вы нам спели что- нибудь русское.
- Спойте вот это теперь! - сказала Муза Николаевна и быстро забегала своими пальчиками по фортепьяно, а также и Углаков совсем уже по-русски залился:
- Пощади, Углаков! - Ты в словах, а Муза в аккомпанементе бог знает как путаете!
- Не верьте! Вы отлично это пропели! - подхватила с своей стороны Сусанна Николаевна.
- Merci, madame! - произнес Углаков, расшаркавшись перед нею и пристукнувши при этом каблуками своих сапог, чем он, конечно, хотел дать комический оттенок своей благодарности; но тем не менее весьма заметно было, что похвала Сусанны Николаевны весьма приятна ему была.
- Говорят, хорошо очень идет 'Аскольдова могила'[77], и Бантышев в ней отлично поет? - спросила она затем.
- Превосходно, неподражаемо! - воскликнул Углаков. - Спел бы вам, но не решаюсь, - лучше вы его послушайте!
И затем разговор между собеседниками перешел исключительно на театр. Углаков очень живо начал описывать актеров, рассказывал про них разные анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который будто бы однажды горячо спорил с купцом о том, в каких отношениях, в пьесе 'Горе от ума', находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или идеальных. Первое утверждал купец, по грубости своих понятий; но Максинька, как человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно чистая и неземная любовь. Слышавши этот спор их, один тогдашний остряк заметил им: 'Господа, если бы у Софьи Павловны с Молчалиным и было что-нибудь, то все-таки зачем же про девушку распускать такие слухи?!' 'Благородно!' - воскликнул на это громовым голосом Максинька и ударил остряка одобрительно по плечу. Хоть подобный анекдот и был несколько скабрезен, но ужасно развеселил дам. Сусанна Николаевна вообразить себе без смеху не могла, что мог затеяться такой спор, и вообще весь этот разговор о театре ей показался чрезвычайно занимательным и новым. Несмотря на свою духовность и строгую мораль, Марфина вовсе не была сухим и черствым существом. Чуткая ко всему жизненному, она никак не могла ограничиться в своих пожеланиях одной лишь сферой масонства. Между тем пробило восемь часов. Сусанне Николаевне пора было ехать домой.
