- Нет, примите! - возразил ей камер-юнкер. - Это добрейший и прелестный мальчик.
Екатерина Петровна разрешила лакею принять нежданного гостя.
Пьер почти вбежал в гостиную Екатерины Петровны. Он был еще в военном вицмундире и худ донельзя.
- Pardon, madame, что я вас беспокою... - заговорил он и, тут же увидав камер-юнкера и наскоро проговорив ему: - Здравствуй! - снова обратился к Екатерине Петровне: - У меня есть к вам, madame Тулузова, большая просьба: я вчера только возвратился в Москву и ищу одних моих знакомых, - vous les connaissez,[198] - Марфины?..
- Да, знаю, - отвечала Екатерина Петровна.
- Ах, как я счастлив! Где они, скажите?.. Я сегодня заезжал к ним на квартиру, но там их я не нашел и никого, чтобы добиться, куда они уехали; потом заехал к одной моей знакомой сенаторше, Аграфене Васильевне, и та мне сказала, что она не знает даже об отъезде Марфиных.
- Они, может быть, уехали в Петербург, - проговорила Екатерина Петровна.
- Нет, не в Петербург! - воскликнул, топнув даже ногой, Углаков. - Я сам только что из Петербурга и там бы разыскал их на дне морском.
- В таком случае они, вероятно, уехали в именье свое, - объяснила Екатерина Петровна.
- А в какое именье, как это угадать? У них, по словам моего отца, много имений! - говорил почти с отчаянием Углаков.
- Если они уехали, так, конечно, в главное свое имение, в Кузьмищево, объяснила Екатерина Петровна.
- А вы знаете, где это Кузьмищево? - спросил Углаков.
- Как же мне не знать, когда я несколько раз бывала в нем!
Адрес дайте мне, chere madame!.. Умоляю вас, адрес! - вопиял Углаков.
- Сию минуту! - отвечала Екатерина Петровна с участием и, пойдя к себе в будуар, написала Углакову подробный и точный адрес Кузьмищева.
- Merci, madame, merci! - воскликнул Углаков и, поцеловав с чувством у Екатерины Петровны руку, а также мотнув приветливо головой камер-юнкеру, уехал.
- Действительно, enfant terrible, - сказала Екатерина Петровна, оставшись опять вдвоем с камер- юнкером, - но мне удивительно, почему он так беспокоится о Марфиных?..
- А вы и того не знаете? - произнес как бы с укором камер-юнкер, шлявшийся обыкновенно всюду и все знавший. - Он в связи с madame Марфиной.
- Вот как! - проговорила Екатерина Петровна, почему-то обрадовавшись сообщенной ей новости. - Муж, вероятно, оттого так поспешно и увез ее в деревню?
- Разумеется! - подтвердил камер-юнкер.
Бедная и неповинная Сусанна Николаевна, чувствовала ли она, что говорили про нее нечистые уста молвы!
XV
Егор Егорыч, как малый ребенок, восхищался всем по возвращении в свое Кузьмищево, тем более, что в природе сильно начинала чувствоваться весна. Он, несмотря на распутицу, по нескольку раз в день выезжал кататься по полям; велел разгрести и усыпать песком в саду главную дорожку, причем даже сам работал: очень уж Егор Егорыч сильно надышался в Москве всякого рода ядовитыми миазмами, нравственными и физическими! Gnadige Frau тоже была весьма рада и счастлива тем, что к ней возвратился муж, а потом, радуясь также и приезду Марфиных, она, с сияющим от удовольствия лицом, говорила всей прислуге: 'Наконец Кузьмищево начинает походить на прежнее Кузьмищево!'. При этом gnadige Frau одним только была смущаема, что ее прелестная Сусанна Николаевна совершенно не походила на прежнюю Сусанну Николаевну; не то чтобы она на вид была больна или скучна, но казалась какою-то апатичною, точно будто бы ни до чего ей дела не было и ничто ее не занимало. Gnadige Frau пробовала несколько раз начинать с нею беседу о масонстве, о котором они прежде обыкновенно проговаривали целые вечера; Сусанна Николаевна, однако, обнаруживала полное равнодушие и отвечала только: 'Да, нет, конечно'. Gnadige Frau, наконец, так все это обеспокоило, что она принялась мужа расспрашивать, замечает он или нет такую перемену в Сусанне Николаевне.
- Замечаю, - отвечал тот.
- Какая же, ты думаешь, причина тому?
- Очень понятная причина! - воскликнул Сверстов. - Все эти Рыжовы, сколько я теперь слышу об них и узнаю, какие-то до глупости нежные существа. Сусанна Николаевна теперь горюет об умершей матери и, кроме того, болеет за свою несчастную сестру - Музу Николаевну.
- Нет! - не согласилась gnadige Frau.
- Но потом и телесно она, вероятно, порасстроилась... - объяснял доктор. - Людям, непривычным прожить около двух лет в столице безвыездно, нельзя без дурных последствий. Я месяц какой-нибудь пробыл там, так начал чувствовать каждый вечер лихорадку.
- Нет, и это не то! - снова отвергнула gnadige Frau.
- А по-твоему, какая же причина? - спросил уже доктор.
- Я не знаю и думаю, что это скорее нравственное нездоровье... У Сусанны Николаевны душа и сердце болят.
Доктор при этом, как бы кое-что сообразив, несколько лукаво улыбнулся.
- Может быть, ты подозреваешь, что не уязвлена ли наша барынька стрелами амура? - проговорил он.
- О, нет, нет! - воскликнула gnadige Frau, как бы испугавшаяся даже такого предположения мужа. - И я желаю знать одно, не видал ли ты у Марфиных какого-нибудь ученого или сектанта?
- Решительно не видал, - отвечал Сверстов, - хотя, может быть, есть у них такие, и очень вероятно, что в единого из сих втюрилась Сусанна Николаевна, ибо что там ни говорите, а Егор Егорыч старше своей супруги на тридцать лет!
- Ты меня совершенно не понимаешь! - перебила мужа с явным неудовольствием gnadige Frau. - Я подозреваю только, не повлиял ли на Сусанну Николаевну кто-нибудь из ученых и не отвратил ли ее от масонства; вот что мучит ее теперь...
Сверстов при этом развел только в недоумении руками.
* * *
Пока происходил у них этот спор, Егор Егорыч в отличнейшем расположении духа и с палкою в руке шел по замерзшей дорожке к отцу Василию для передачи ему весьма радостного известия. Дело в том состояло, что Сверстов когда приехал в Москву, то по строгому наказу от супруги рассказал Егору Егорычу под величайшим секретом, что отец Василий, огорченный неудачею, которая постигла его историю масонства, начал опять пить. Егора Егорыча до глубины души это опечалило, и он, желая хоть чем-нибудь утешить отца Василия, еще из Москвы при красноречивом и длинном письме послал преосвященному Евгению сказанную историю, прося просвещенного пастыря прочесть оную sine ira et studio[199], а свое мнение сообщить при личном свидании, когда Егор Егорыч явится к нему сам по возвращении из Москвы. Подготовив таким образом почву, Егор Егорыч, приехав в свой родной губернский город, в тот же день полетел в Крестовоздвиженский монастырь. Преосвященный, благословляя и пожимая руку Егора Егорыча, с первых же слов сказал ему:
- Как я вам благодарен, что вы познакомили меня с прекрасным произведением отца Василия, тем более, что он, как узнаю я по его фамилии, товарищ мне по академии.
- Так вы и поймите, владыко! - подхватил Егор Егорыч. - Вы теперь в почестях великих, а он - бедный протопоп, живущий у меня на руге...
И затем Егор Егорыч со свойственной ему энергией принялся в ярких красках описывать многострадальную, по его выражению, жизнь отца Василия.
- Но как же ему давно было не обратиться ко мне? - сказал с некоторым укором преосвященный.
