- Отчего вы не бодры духом? - заговорил Сверстов.
Егор Егорыч несколько времени думал, как и с чего ему начать.
- Оттого, что, перед тем как получить мне твое письмо, я совершил неблагоразумнейший проступок.
Сверстов вопросительно взглянул на друга.
- Я вознамерился было жениться! - добавил Егор Егорыч.
- На ком? - спросил тот.
- На одной молодой и прелестной девице.
- И прекрасно!.. Честным пирком, значит, да и за свадебку! - воскликнул Сверстов, имевший привычку каждый шаг своего друга оправдывать и одобрять.
- Д-да, но, к сожалению, эта девица не приняла моего предложения! произнес протяжно и с горькой усмешкой Марфин.
- Это, по-моему, дурно и странно со стороны девицы! - подхватил Сверстов: ему действительно почти не верилось, чтобы какая бы там ни была девица могла отказать его другу в руке.
- Дурно тут поступила не девица, а я!.. - возразил Марфин. - Я должен был знать, - продолжал он с ударением на каждом слове, - что брак мне не приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и в слабое оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
- А разве девица эта масонка?
- Нет, но она могла бы и достойна была бы сделаться масонкой, если бы пожелала того! - отвечал Егор Егорыч: в этой мысли главным образом убеждали его необыкновенно поэтические глаза Людмилы.
- Поверьте, все к лучшему, все! - принялся уж утешать своего друга Сверстов.
- Иначе я никогда и не думал и даже предчувствовал отказ себе! проговорил с покорностью Марфин.
- Ergo[156], - зачем же падать духом?..
- Тяжело уж очень было перенести это! - продолжал Егор Егорыч тем же покорным тоном. - Вначале я исполнился гневом...
- Против девицы этой? - перебил его Сверстов.
- Нет, я исполнился гневом против всех и всего; но еще божья милость велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два еще горшие врага: печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные волны и как бы ропотом своим шепчут мне: 'Тебе теперь тяжело, а дальше еще тягчее будет...'
Сверстову до невероятности понравилось такое поэтическое описание Егором Егорычем своих чувств, но он, не желая еще более возбуждать своего друга к печали, скрыл это и сказал даже укоризненным тоном:
- Э, полноте, пожалуйста, так говорить... Я, наконец, не узнаю в вас нашего спокойного и мудрого наставника!..
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
- Однако надобно же вам что-нибудь предпринять с собой?.. Нельзя так оставаться!.. - продолжал Сверстов, окончательно видевший, до какой степени Егор Егорыч был удручен и придавлен своим горем.
- Научи!.. - отвечал тот ему кротко.
Сверстов стал себе чесать и ерошить голову, как бы для того, чтобы к мозгу побольше прилило крови.
- Ну, устройте ложу, - придумал он, - у себя вот тут, в усадьбе!.. Набирайте ищущих между мужиками!.. Эти люди готовее, чем кто-либо... особенно раскольники!
Егор Егорыч слушал друга, нахмурившись.
- Этого нынче нельзя, - не позволят!.. - возразил он.
- Что ж, вы боитесь, что ли, за себя?.. Я опять вас не узнаю!
- Я не за себя боюсь, а за других; да никто и не пойдет, я думаю, сказал Егор Егорыч.
- Это мы посмотрим, посмотрим; я вот попригляжусь к здешним мужикам, когда их лечить буду!.. - говорил доктор, мотая головой: он втайне давно имел намерение попытаться распространять масонство между мужиками, чтобы сделать его таким образом более народным, чем оно до сих пор было.
Марфин между тем глубоко вздохнул. Видимо, что мысли его были обращены совершенно на другое.
- Это все то, да не то! - начал он, поднимая свою голову. - Мне прежде всего следует сделаться аскетом, человеком не от мира сего, и разобраться в своем душевном сундуке, чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
- Что вы за безумие говорите? - воскликнул доктор. - Вам, слава богу, еще не выжившему из ума, сделаться аскетом!.. Этой полумертвечиной!.. Этим олицетворенным эгоизмом и почти идиотизмом!
- Ты не заговаривайся так! - остановил его вдруг Марфин. - Я знаю, ты не читал ни одного из наших аскетов: ни Иоанна Лествичника[19], ни Нила Сорского[20]...
- Не читал, не читал!.. - сознался доктор.
- Так вот прочти и увидишь, что это не мертвечина, а жизнь настоящая и полная радостей.
- Прочту, непременно прочту, - говорил Сверстов, пристыженный несколько словами Егора Егорыча.
- Да, а пока удержи твой язык хулить то, чего ты не знаешь!.. - поучал его тот.
- Но форму их жизни я знаю, и она меня возмущает! - отстаивал себя доктор. - Вы вообразите, что бы было, если б все люди обратились в аскетов?.. Род человеческий должен был бы прекратиться!.. Никто б ничего не делал, потому что все бы занимались богомыслием.
- Нет, в подвиги аскетов входит не одно богомыслие, а полное и всестороннее умное делание, потребность которого ты, как масон, должен признавать.
- Это я признаю!
- Так чем же, после этого, тебя смущает жизнь аскетов? Весь их труд и состоит в этом умном делании, а отсюда и выводи, какая гармония и радость должны обитать в их душах.
- Тогда это неравенство! Это, значит, деление людей на касты. Одни, как калмыцкие попы, прямо погружаются в блаженную страну - Нирвану - и сливаются с Буддой[21], а другие - чернь, долженствующие работать, размножаться и провалиться потом в страну Ерик - к дьяволу.
- Каст тут не существует никаких!.. - отвергнул Марфин. - Всякий может быть сим избранным, и великий архитектор мира устроил только так, что ина слава солнцу, ина луне, ина звездам, да и звезда от звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей, сказал, что буду аскетом, но вряд ли достигну того: лествица для меня на этом пути еще нескончаемая...
В это время в спальне нежданно-негаданно появился Антип Ильич, так что Егор Егорыч вздрогнул даже, увидав его.
- Ты разве вернулся? - спросил он.
- Сейчас только приехал, - отвечал Антип Ильич с лицом, сияющим кротостью, и кладя на стол перед барином заздравную просфору и большой пакет, - от господина Крапчика! - объяснил он о пакете.
Сверстов между тем, воскликнув: 'Узнаешь ли ты меня, Антип Ильич?' подошел к старику с распростертыми объятиями.
- Как, сударь, не узнать, - отвечал тот добрым голосом, и оба они обнялись и поцеловались, но не в губы, а по-масонски, прикладывая щеку к щеке, после чего Антип Ильич, поклонившись истово барину
