Прошла неделя. Лизавете Васильевне сделалось лучше. Доктор объявил, что воспаление перехвачено. Услышав, что у ней уже с полгода есть небольшое кровохаркание, и прекратив, как он выражался, сильное воспаление, он хотел приняться лечить ее радикально против золотухи. Между тем Павел день ото дня делался задумчивее и худел, он даже ничем почти не занимался в присутствии, сидел, потупя голову и закрыв лицо руками. Его мучила ревность... страшная, мучительная ревность. Случайно сказанные слова Масуровым, что Юлия уехала от них в одном экипаже с Бахтиаровым, не выходили у него из головы. Через несколько дней борьбы с самим собою он, наконец, решился спросить об этом жену.
- Вы на днях от сестры приехали с Бахтиаровым?
- Да, он довез меня в своем экипаже, - отвечала Юлия совершенно спокойным голосом.
'Или она дьявол, или она невинна! Я бы на ее месте при таком вопросе умер от стыда', - подумал Павел и уже не расспрашивал более жены. Подозрения его еще более увеличились от некоторых вопросов Лизаветы Васильевны - так, например, она спрашивала: 'Кто у них часто бывает? Нельзя ли Павлу переменить место и ехать в Петербург, потому что в здешнем городе все помешаны на сплетнях и интригах', - а также и от некоторых замечаний ее, что Юлия еще очень молода и немного ветренна и что над нею надобно иметь внимательный надзор. Благородная Лизавета Васильевна была не в состоянии сказать брату прямо того, что она знала; но, с другой стороны, ей было жаль его, ей хотелось предостеречь его. 'Но к чему это поведет? - думала она. Может быть, зло пройдет, и он не узнает'. А что думала о самой себе, на это может отвечать ее болезнь.
Наконец, у Павла недостало более силы переживать свои мучительные сомнения. 'Скажу, что пойду на целый вечер к сестре, а сам возвращусь потихоньку домой, - он, верно, у ней, - и тогда... тогда надобно будет поступить решительно; но, боже мой! как бы я желал, чтоб это были одни пустые подозрения'. Вот что думал герой мой, возвращаясь домой обедать. Придя к себе, он боялся взглянуть на Юлию: ему было совестно ее, ему казалось, что она уже знает его намерение и заранее оскорбляется им. Юлия была действительно в этот день чем-то очень встревожена.
- Ты рано ли сегодня придешь? - спросила она Павла.
- По обыкновению, - отвечал Павел.
У него едва достало силы проговорить это слово.
Читатель, конечно, догадывается, что Павел не занимался в присутствии своими делами и сидел насупившись.
- Зачем это вы, Павел Васильич, ходите, когда у вас голова болит? сказал молодой писец. - И нам бы полегче было, и мы бы не пришли - у нас очень мало дел-то.
- Я сегодня уйду рано: у меня очень голова болит, - отвечал Павел.
- Павел Васильич, и мне нужно уйти, у меня дяденька именинник.
- Вишь какой подхалим, вечно выпросится, - подхватил другой, необыкновенно белокурый и страшно рябой писец.
Павел ушел через полчаса. Он шел домой быстро и, кажется, ничего ясно не сознавал и ничего определительно не чувствовал; только подойдя к дому, он остановился. Не лучше ли вернуться назад и остаться в счастливом неведении! Но как будто бы какая внешняя сила толкала его. 'Что будет, то будет', подумал он и вошел в лакейскую, в твердом убеждении, что непременно застанет Юлию в объятиях Бахтиарова. Он прошел залу - в ней было темно; прошел гостиную - и там темно. Весь дом был пуст, только в девичьей светился огонек. Павел вошел туда.
- Никого нет дома? - спросил он.
- Никого-с, - отвечала, встав на ноги, Марфа.
Павлу очень хотелось спросить, где барыня, но он опять не решился.
- Дайте мне свечку в гостиную, - проговорил он каким-то странным голосом и вышел из девичьей.
Свеча была подана.
'Где же она? - подумал он. - Я непременно должен спросить: где она? Есть же на свете люди, которые сделали бы это не думав'.
- Марфа! - закричал Павел необыкновенно громким голосом.
Марфа предстала.
- Есть какое-нибудь там вино?
- Есть, Павел Васильич, - мадеры, что ли, прикажете?
- Давай мадеры!
Марфа принесла целую бутылку и рюмку, но Павел потребовал стакан и, не переводя духу, выпил стакана три. Вино значительно прибавило энергии моему герою. Посидев несколько минут, он неровным шагом вошел в девичью и позвал Марфу в гостиную; Марфа вошла за ним с несколько испуганным лицом.
- Где барыня? - спросил Павел, не подымая глаз на служанку.
- Я не знаю, батюшка.
- Врешь, ты знаешь... где барыня?
- Батюшка, Павел Васильич! Наше дело рабское.
- Где барыня? - повторил Павел.
- Павел Васильич! Я маменьке вашей служила, я не могу вам льстить. Оне изволили уехать, батюшка Павел Васильич.
- Куда?
- Наше дело подчиненное, вы со мной можете все делать, а я скрыть не могу, потому что я маменьке вашей служила и вам служу.
- Куда же она уехала, тебя спрашивают?
- Оне изволили уехать, Павел Васильич, не в доброе место. Горько нам, батюшка Павел Васильич, мы не осмеливались только вам докладывать, а нам очень горько.
- Говори все!
- Если вы изволите приказывать, я не смею ослушаться, - оне изволят быть теперь у Бахтиарова. Я своими глазами видела - наши пролетки у его крыльца. Я кучеру-то говорю: 'Злодей! Что ты делаешь? Куда барыню-то привез?' 'Не твое, говорит, дело, старая чертовка'; даже еще выругал, разбойник. Нет, думаю я, злодеи этакие, не дам я господина своего срамить, тотчас же доложу, как приедет домой!
Через несколько минут Павел уж был близ квартиры Бахтиарова. Пролетка его действительно стояла у крыльца губернского льва. Кучер, разобидевший Марфу, полулежал на барском месте и мурлыкал тоненьким голоском: 'Разлапушка-сударушка'.
- С кем ты здесь? - проговорил Павел, быстро подойдя к нему, и толкнул его в бок.
Кучер вскочил, вытянулся и побледнел.
- С кем ты здесь? - повторил Павел.
- Я-с... на лошади-с... - отвечал кучер.
- Где барыня? - сказал Павел.
- Не могу знать, Павел Васильич, - отвечал кучер.
- Где барыня? - закричал уже Павел и, схватив кучера за ворот, начал с несвойственною ему силою его трясти.
- Батюшка Павел Васильич, я не могу ничего знать! Они изволили сюда уйти.
Павел выпустил его из рук и несколько минут глядел на него, как бы размышляя, убить ли его или оставит!? живым; потом, решившись на что-то, повернулся и быстрыми шагами пошел домой. Дорогой он прямиком прорезывал огромные лужи, наткнулся на лоток с калачами и свернул его, сшиб с ног какую-то нищую старуху и когда вошел к себе в дом, то у него уж не было и шляпы. Кучер остался тоже в беспокойном раздумье...
- Вот что, - проговорил он, почесывая затылок, - пожалуй, ведь и в части высечет. Вот тебе и синенькая. Эка чертова оказия вышла!
Придя домой, Павел тотчас же написал к жене письмо следующего содержания:
'Я знаю, где вы. Там вы, с вашим любовником, конечно, счастливее, чем были с вашим мужем. Участь ваша решена: я вас не стесняю более, предоставляю вам полную свободу; вы можете оставаться там сегодня, завтра и всю жизнь. Через час я пришлю к вам ваши вещи. Я не хочу вас ни укорять, ни