— Куда уехать? И зачем? — спросил Кобзин.
— Это так важно?
— Представьте себе — да, важно, — сказал Кобзин.
— Куда — не знаю. Лишь бы подальше отсюда.
— Значит, не хотите сказать? Но, видите ли, мы и так знаем, куда вы держите путь...
Ирина вздрогнула.
— Документы с собой? — спросил Кобзин.
— Вот мои документы. — Она положила перед Кобзиным на стол бумаги.
Кобзин внимательно просмотрел их.
— Это все?
— Все.
— Теперь прошу сесть к столу и написать обязательство о невыезде из города.
— Как? Я, наоборот, прошу пропуск.
Алибаев любезно пододвинул ей стул.
— Пропуска вы не получите. Временно. Вот бумага, пожалуйста.
Ирина взяла ручку.
— А если я откажусь? — спросила она.
— Арестуем! — ответил Кобзин. — Арестуем сейчас же. А если удерете и вас поймают за городом без пропуска, расстреляем. Без суда, на месте! — добавил Алибаев.
Ирина набросала несколько слов.
— Вот подписка.
Кобзин прочитал.
— Вы свободны.
— А документы?
— Останутся у нас. Они вам пока не нужны. В свое время получите.
Взбешенная Ирина ушла, не простившись. Едва за ней закрылась дверь, Алибаев бросился к Кобзину.
— Надо арестовать! Она ядовита, как гюрза, незаметно укусить может.
— Арестовать никогда не поздно.
Обручев проснулся задолго до рассвета; закрыл глаза и, пытаясь заснуть, стал считать до ста, потом до тысячи, но сон не приходил. Кто-то ему говорил, сейчас уже Обручев не помнил, кто именно, кажется, отец, что, если хочешь отогнать бессонницу, думай о чем-нибудь красивом, ну, хотя бы о деревьях в цвету, о милых сердцу друзьях детства, вообще о том, что оставило в памяти легкие и приятные воспоминания.
Ни один из этих советов сейчас не помогал Обручеву. Веки не могли долго оставаться закрытыми, начинали мелко вздрагивать и совсем раскрывались.
Нет, сегодня ему больше не уснуть. Разыгрались проклятые нервы. А нервничать нельзя, он должен быть, как никогда, спокоен, выдержан... Да, сегодня у него такой день, какие редко выпадают на долю, и то не всякому. Именно из-за этого дня он, поручик Обручев, превратился в Сергея Шестакова, из-за этого дня он опростился и опустился до того, что его стали панибратски похлопывать, по плечу такие, как Семен Маликов. Слава богу, с Семеном Маликовым все кончено. Хорошую службу сослужила Корнеева.
Жанна д'Арк! Он презрительно улыбнулся. Нет, он все-таки везучий, и счастье, видимо, пока еще не покинуло его. И разве это не удача, что Кобзин именно теперь, когда ему, Обручеву, нужно быть одному в этой комнате, чтобы подготовить все к взрыву, именно теперь отправил в разведку Маликова, можно сказать, развязал тем самым руки? Осталось недолго ждать, а время тянется медленно. Скорее бы, скорее!..
Обручев закрыл глаза и увидел отдушник в фундаменте дома Стрюкова, заложенную в нем взрывчатку. Все готово, осталось только поджечь фитиль. Сейчас бы пойти и... Но нельзя, нельзя!.. Надо дождаться утра. Утром соберется к Кобзину все большевистское начальство города — штаб! Вот тогда... Голову отряда отсечь, боеприпасы уничтожить... Да, это будет взрыв, какого не знали еще в этих краях. Возможно, он повернет и ход истории? Это, отец, будет первая по тебе поминальная свеча!
Когда рассвело, Обручев сменил посты, поговорил с часовыми, как обычно, доложил Кобзину, что по штабу — никаких происшествий, и, уточнив, пропускать ли посторонних во время заседания, поднялся к себе.
Его комната была хорошим наблюдательным пунктом, отсюда были видны ворота, и он мог следить за всеми, кто входил во двор. Но окна сплошь покрыл морозный узор. Обручев недовольно поморщился — вот тебе и наблюдательный пункт. Как когда-то в детстве, он продышал небольшое пятнышко, глянул в него — ворота как на ладони. Даже, пожалуй, лучше, что мороз так изрядно потрудился за ночь, снаружи теперь никто не увидит Обручева, а он может спокойно вести наблюдение.
Первым прискакал Джангильдек Алибаев, затем пришел Аистов, комиссар Самуил Цвильский...
Не прошло и четверти часа, как все двенадцать членов штаба были у Кобзина.
Все. Ждать больше некого. Надо действовать...
Обручев хлопнул по карману, торопливо достал коробок со спичками и, хотя знал, что отсыреть они не могли, вынул одну и уверенным движением чиркнул по коробку. Спичка вспыхнула. Хорошо!
Хотя в комнате не было иконы, Обручев глянул в передний угол и перекрестился. Мелькнула мысль, что во время взрыва может погибнуть и Корнеева, а ее надо бы доставить в Соляной городок, она многое могла бы рассказать Рубасову... Но мысль эта промелькнула и исчезла. Ее вытеснила другая, о Стрюкове. Вот кого надо бы предупредить! А его и вчера весь день не видно, и сегодня на стук никто не отозвался. Впрочем, возможно, и лучше, что старика нет дома, еще неизвестно, как бы он отнесся к замыслу Обручева.
У самой двери Обручев остановился, словно его толкнули. Достал из кобуры наган и, хотя знал, что он заряжен, резко крутнул барабан. Сунул наган в карман и, сдерживая шаг, не спеша, как он ходил обычно, вышел во двор.
Кроме часовых, там никого не было. Обручев несколько раз прошелся по двору и, не заметив ничего подозрительного, завернул за угол в узкий коридор между домом и каменной оградой. В это время из погреба с кульком картошки вышел Стрюков. Заметив Обручева, он удивился: что могло привести поручика в такой закоулок? Сам не зная, зачем он это делает — просто из любопытства или по привычке хозяина видеть все, что творится у него на усадьбе, — Стрюков прокрался вслед за Обручевым, осторожно глянул из-за угла и удивился: Обручев наклонился над отдушником и принялся там что-то делать... Потом каблуком сапога прочертил в снегу канавку.
Чего ему надо?
А Обручев вытащил из отдушника тряпичную затычку, в открывшееся отверстие запустил руку, достал оттуда шнур, протянул его по канавке, вынул спички и поджег конец шнура.
Стрюкова охватил ужас! Недаром же он был в свое время военным, да не просто военным, а сотником, чтобы не понять происходящего. Отшвырнув в сторону кулек с картошкой, он бросился к Обручеву.
— Ты что это делаешь, поручик?
— Вот вы где! А я всюду искал вас, — торопливо заговорил Обручев. — Уходите, Иван Никитич. Уходите скорее!
— Куда уходить? Зачем?
— Сейчас будет взрыв!
— Да ты ошалел, что ли?! Убирай все к черту!
— Не могу. Я должен! В подземелье боеприпасы. Взорвем — конец Красной гвардии. Атаман их голыми руками возьмет.
— Дай-то господи! А ты убирай свои бомбы. Слышишь?
Стрюков ринулся к фитилю, но его перехватил Обручев.
— Уходите, Иван Никитич!
Стрюкова охватила ярость.
— Да у меня в подполье золото! Вся моя жизнь, можно сказать, запрятана. Убирай!
