— Теперь к Бугрову, братва!..
Но прежде, чем они двинулись к Бугрову, произошло небольшое событие, которое, несмотря на самый неподходящий момент, всех рассмешило.
Явился Михеев.
Он сразу погасил удивленные возгласы, объявив, что его прислал директор, Алексей Константинович. Он, Алексей Константинович, велел передать, чтобы ребята сейчас же разошлись, и не предпринимали ничего необдуманного...
— А мы все уже обдумали,— возразил Витька Лихачев,—Ты за нас не беспокойся!
— Мое дело маленькое,— строго сказал Михеев,— Но предупреждаю...— он оглядел ребят и наткнулся на Лапочкина.—Ты слышал, Лапочкин, что приказал директор? Иди домой!
— Не пойду,— сказал Лапочкин.— Я со всеми!
— Лапочкин! — повторил Михеев еще строже.— Ты ведь слышал!..
Лапочкин ощетинился:
— А чего ты ко мне прилип? Лапочкин, Лапочкин... А что Лапочкин, не человек, что ли?..
Никто никогда не видел, чтобы тишайший Лапочкин так разъярился. Грянул смех.
— Смотри же, Лапочкин,—сказал Михеев,— Как бы у тебя комсомольский билет не оказался лишним!
— А ты кто такой, чтобы мне указывать?.,
— Я комсорг! — сказал Михеев твердо.
— Кто комсорг? Ты — комсорг?..
Витька Лихачев крикнул:
— Стой, ребята! Давайте проголосуем и перевыберем комсорга!...
— А что нам голосовать? — сказал Ипатов.— Мы Михеева и не выбирали. Мы Бугрова выбирали. Что, забыли?..
Михеев больше ничего не сказал, круто повернулся и скрылся за углом.
...Они шли всей оравой, баламутя сонные ночные улицы. Впереди шагали Мишка, Мамыкин и Майя с Наташей Казаковой. Незаметно для остальных Майя легонько подтолкнула Мишку локтем в бок. Обернувшись, он увидел ее повеселевшие глаза. И ему стало тоже неожиданно и как-то горько-весело, может быть, оттого, что именно вот в таких скверных обстоятельствах ему впервые довелось быть довольным самим собой. Он улыбнулся Майе в ответ, но улыбка получилась бледной и неоконченной — Мишка снова подумал о Климе.
И все-таки им было весело, какая-то задорная, бесшабашная веселость овладела всей ватагой и потому, что все они были вместе, и потому, что вместе решились и начали свой поход... И даже когда они подошли к дому Бугрова и, заполнив коридорчик и лестницу, ждали, что скажут вошедшие в квартиру Клима Мишка и Майя, и потом, когда-те появились и сообщили, что Клима еще нет — даже это не смутило ребят, особенно, когда кто-то вслух сообразил, что нет не только Клима, но и Киры. Значит, они вместе, значит, все в порядке и нужно только ждать...
Они ждали полчаса, может быть, час, но Клима все не было. Для Мишки время тянулось невыносимо медленно, и он несколько раз выходил на улицу, прислушивался и возвращался с досадливым вздохом:
— Нет никого...
Вместе с Лешкой Мамыкивым, у которого нашелся коробок спичек, они полезли на чердак, сопровождаемые шутливыми остротами. Может быть, эта мысль возникла у Мишки под влиянием тревожного беспокойства, все больше мучившего его, может быть — просто ему надоело бестолковое ожидание...
Их не было довольно долго, так что Лихачев предложил сходить за ними. Когда они вернулись, даже при свете тусклой коридорной лампочки было видно, как смертельно бледны их лица. У Мишки вся голова была в паутине, но он не замечал этого. Его губы дергались, пытаясь выговорить какое-то слово и рождая только невнятное шипение:
— К-к-к... Клим... з-застрелился,— наконец проговорил он, заикаясь.
23
Значит, вот как...
«Ты никогда не хотел видеть, какая я на самом деле»...
Но разве это была не ты — гордая чайка, мерцающий свет звезды, прозрачный ручей в березовой роще?...
Нет-нет, я знаю тебя лучше, чем ты сама! Это лишь смятение, отчаянье, это на одно мгновение — налетел ветер и согнул, чистую, нежную, тонкую...
Но разве... Разве человек живет годы, десятилетия?.. Так только кажется... Человек живет один день, один миг, а все остальное — ради того мига... Этот день, этот миг — завтра... Надо выстоять, не согнуться!..
Он шел по дорожке через садик, раскинувшийся перед входом в больницу. За годы войны садик запустили, часть деревьев повырубали, молодые посадки сломали, все заросло бурьяном, только несколько старых тополей и акаций вздымали вверх высокие зеленые кроны. Днем здесь гуляли больные в полосатых пижамах, родичи приносили сюда передачи в тощих кошелках... Но сейчас тут было пустынно и мертво.
Клим двигался медленной, усталой походкой, и единственное, что он испытывал, было чувство покоя. Обманчивого покоя, когда кажется, что все решено и обретена полная ясность. Он еще не знал, что его сердце лишь оглушено и отупело от боли, и еще все впереди — тоска с обвисшими крыльями, устойчивая горечь воспоминаний и жалкие, нищие надежды. Это было еще впереди. Теперь же, после встречи с Кирой, ощущалось только странное облегчение — и ничего больше.
Когда позади затрещали низкие кусты желтой акации и шелестнули чьи-то шаги— все в нем напряглось до предела и замерло.
Она!..
Он резко повернулся назад.
Перед ним стоял Шутов.
Шутов?..
Недоумение, досада, стыд — за то, что спокойствие оказалось только призраком — он ждал, он хотел, он верил: она вернется!
Едва поняв, кто перед ним, он отвернулся и быстро пошел прочь.
Но Шутов окликнул:
— Погоди, Клим!,,..
Клим... Не Бугров, а Клим?.. Он остановился и напряженно всмотрелся в своего давнего врага.
Расстегнутая рубашка, ворот; задравшийся торчком из-под пиджака, всклоченные волосы... Стремительность, с которой Шутов настиг его, подсказывала, что он искал этой встречи. Наверное, сторожил его где-то поблизости и теперь, по привычке опустив голову, исподлобья сверлил, его своим взглядом.
Клим невольно отодвинулся.
— Ну? — нетерпеливо, спросил он.
— Погоди,— отрывисто проговорил Шутов.— Есть разговор...
Среди ветвей, где-то неподалеку, рассыпала голосистые трели невидимая птица. Едва она замолкла, ей , ответила другая: кувыр-р-ль, кувыр-р-рль...
Шутов провел рукой по лбу, словно пытаясь что-то припомнить.
— Торопишься?..
— Да.
— Конечно, конечно... Который теперь час?..
— Часов одиннадцать.
— Вот оно что!.. Одиннадцать?.. Это кто?
