провести в классе шахматный турнир. А что? Шутов отличный шахматист...
Он увлекся этой мыслью о турнире и размышлял о нем, пока не хлопнула дверь: из класса, как из парной, выскочил Боря Лапочкин. Его жиденькие волосенки взмокли, лоб потно блестел. Он устало отдувался:
— Ф-фу, думал — все, засыпался... Чего ты тут накрутил, Гоша?
Он осекся: Игонин с силой ткнул его локтем в бок. Но было поздно.
Так вот оно что! Закусив губу, Клим смотрел на смятый листок в перемазанных чернилами пальцах Лапочкина. Значит, раньше таились от учителей, а теперь...
— Ну, что ты...— робко забормотал Лапочкин, комкая листок.— Я же ничего... Я же только в конце, проверить хотел...
Клим ощутил на себе тяжелый, насмешливый взгляд Шутова.
После уроков собрание,— выдавил он.— Никому не расходиться.
...Боря Лапочкин! Милый, безобидный Боря Лапочкин, с головой, похожей на одуванчик! Разве не он своим классическим почерком переписывал все «Зеркало»! Разве не он голосовал... Но нет, даже не это главное, главное — вот эти бегающие, жалкие, трусливые зрачки! Значит, все — зря! Значит, нашкодить, напакостить— и притворяться честным! Раньше хоть не притворялись... Так вот зачем Шутов пихнул его в комсорги: «Валяй, дурачься, болтай свои пышные слова — смешнее будет! Ведь все равно ничего у тебя не выйдет, Бугров, ничего не получится. Как были подлецами, так и останутся, ничего ты с ними не поделаешь, Бугров, мечтатель, болван, простофиля!»
Но Клим не хотел сдаваться, не хотел уступать ему Лапочкина. Он сказал, открывая собрание, сказал мягко, не приказывая, хотя он и был комсоргом, а тихо, почти просительно:
— Сходи к Татьяне Тихоновне,— так звали математичку,— признайся, что списал контрольную...
Он мог бы сказать иначе: Борис, дружище, я знаю, ты не такой уж плохой парень, и ты будешь мучиться от того, что сделал подлость. Надо быть гордым, Борис, надо быть честным. Но он был уверен, что его поймут, и сказал просто: сходи, признайся...
Но Лапочкин, смиренный, безропотный Лапочкин, который позволял дергать похожие на пух волоски на своей макушке, вдруг раскипятился:
— Да ты, Бугров, что, опупел?
Он так побагровел, что его белесые ресницы и брови стали казаться обсыпанными мелом.
— Так ты не пойдешь?..
— Поищи другого дурака! — крикнул Лапочкин.— Что мне, жить надоело?..
Челюсти у Клима налились свинцом.
— Да, ты не дурак,— проговорил он с трудом, как будто сталкивая с места тяжелый воз и постепенно разгоняя его все быстрее и быстрее.— Во-первых, ты лгун, во-вторых — трепач, в третьих — заячья душонка... В четвертых, ты нарушаешь устав... Не подчиняешься нашему решению... Трепачей, трусов и нарушителей устава в комсомоле не держат. Мы исключим тебя из комсомола, Лапочкин!
Он кончил жестко, зная, что прав, и его удивило недоумение, которое вспыхнуло на лицах ребят.
— Из-за чего исключать?—крикнул Игонин.— Из-за шпаргалки?..
— Ну и загнул — не разогнешь! — расхохотался Тюлькин.
Слайковский скорчил рожу и, приставив палец к виску, сделал движение, как будто хотел ввинтить его в голову.
«Он про меня ведь»,— подумал Клим и крикнул:
— Кто хочет высказаться — выступайте!..
В не сразу наступившей тишине лениво прозвучал басок Ипатова:
— Да чего выступать?.. Раздул из мухи слона...
Никто не брал слова. Угрюмое молчание нависло над классом. Даже Мишка, стиснув кулаками голову, уткнулся в парту.
Что случилось?
Клим чувствовал себя так, словно он повис в воздухе. Повис — и вот-вот лопнет нить, на которой он держится, и он рухнет куда-то в бездну.
Что случилось? Почему они молчали? Почему они молчали — те самые ребята, его товарищи, его комсомольцы?.. Почему они молчали — все, все до одного?! Но ладно, его не поняли, он повторит. Повторит все сначала. И пусть обсудят поведение Лапочкина, комсомольца...
Лапочкин вскочил.
— Что я тебе дался? — закричал он, затравленно озираясь. — Почему обсуждать? Пускай всех обсуждают! Я один, что ли, списывал?..
Он сейчас же испуганно смолк и скривил рот, получив от Лихачева короткий удар в спину.
— Кто списывал? — почти шепотом переспросил Клим.—Я списывал? Гольцман списывал? Михеев списывал?..
— Михеев шпаргалку написал...— сказал Игонин.
— Ты писал, Михеев?
Тот пожал плечами:
— Попросили...
— Кто попросил?
Михеев молчал, равнодушно глядя в окно.
— Кто попросил?!
— Не ори,— сказал Лихачев.— Ну, я попросил...— он виновато дернул себя за рыжий хохол.
— Еще кто списывал? Слайковский, ты?..
— Да что ты пристал, как банный лист! — весело огрызнулся Слайковский.— Ну, списывал, ну и что?
А Игонин? А Новиков— не списывали? А Ипатов?.. Все завертелось, завихрилось перед глазами Клима. Так вот как!.. Вот как... Вот, значит, как... Ловко! Ловко же его водили за нос!
— А что? Может, мы все сходим, покаемся? — уже откровенно издевался Слайковский.-— Или, может, сам доносить побежишь?
— Эх, вы!..— слова гвоздями застревали в горле.— Эх, вы... А еще... Ведь вы же за правду голосовали! За правду — во всем!..— Клим задохнулся.
— Из правды шубу не сошьешь,— спокойно сказал Ипатов, и Клим услышал презрительный, полный скрытого ликования голос Шутова:
— А ты, комсорг, возьми ее себе — правду! Мы уж как-нибудь... обойдемся...
— Ах, так!..— Клим бросился к «Зеркалу», рванул газету со стены:
— Ну и черт с вами! Будь по-вашему! Вам не комсорг, а шут нужен! — и выскочил из класса.
19
А вечером с ним поссорился Мишка. Хотя когда Мишка шел к Бугрову, он вовсе не собирался ругаться, только на душе у него скребли кошки. Он знал, что поступил неправильно, не выступив, не поддержав Клима. И ребята поступили неправильно, нечестно. Клим прав. Но хотя он и прав, а тоже поступил неправильно. Все поступили неправильно, все были виноваты. Но как это может быть, чтобы все были неправы? В голове у Мишки все перемешалось, а он шел к Бугрову не для того, чтобы спорить, а просто потому, что его друг попал в беду.
Однако у Клима он встретил Турбинина — они с Бугровым рассуждали о плане Маршалла: какую ловушку он готовит для Западной Европы. Рассуждали так, словно сегодня ничего и не произошло в школе, и Мишке казалось: оба фальшивят и прикидываются.
Игорь, который сделал «Дипломатический словарь» своей настольной книгой, непринужденно сыпал именами и названиями: Бивен, Бидо, Дауэс, Пентагон, Кэ-д-Орсэ... Клим шпарил цитатами из Энгельса. Мишка сидел на сундуке и ждал, когда Игорь уйдет. Но Игорь не уходил. Мишка сам несколько раз уже порывался домой, но что-то удерживало его. Все-таки, наверное, он так бы и протомился молча весь вечер, если бы Игорь не обратился к нему с каким-то вопросом, снисходительно улыбаясь и заранее представляя, что Мишка ляпнет какую-нибудь глупость. Мишка разозлился: