Мы оба в тот вечер были обескуражены, угнетены. В какой-то мере - тем, что прочли. Марина Цветаева была нашим кумиром. Ее честность, ее безоглядная прямота, ее страстность, трагический финал ее горемычной жизни, страдальческое начало в ее поэзии — все делало ее
Этот вопрос обжигал куда сильнее.
Собственно, не 'напечатано', а перепечатано. Мемуарный очерк Марины Цветаевой 'Вольный проезд', по сути — отрывок из дневника, впервые напечатан был в Париже, в русском эмигрантском журнале 'Современные записки' в 1924 году, как об этом говорилось в предварении к очерку. Под очерком дата: 1918 -й год. Марина Цветаева рассказывала в нем о том, как в сентябре голодного восемнадцатого года отправилась в Тульскую губернию выменивать муку, пшено и сало на мыло и ситец.
Она остановилась в доме, где жили красноармейцы-продотрядовцы, приехавшие из Петрограда, в частности — командир продотряда Иосиф Каплан ('еврей со слитком золота на шее') и его жена ('наичернющая евреечка, 'обожающая' золотые вещи и шелковые материи'). Идут реквизиции. Народ стонет, продотрядовцы разбойничают, выжимают из него последние соки. Реквизиторы — Каплан, Левит, Рузман, какой-то 'грузин в красной черкеске' и др. Каплан ('хам, коммунист с золотым слитком на шее') и его сотоварищи (в очерке — 'опричники') хапают, грабят, гребут все подряд: 'У того столько-то холста... У того кадушка топленого... У того царскими тысячами... А иной раз — просто петуха...' И еще: 'Сало, золото, сукно, сукно, сало, золото'. Куда же, кому же все это?.. Вот кому: 'Хозяйка над чем-то наклоняется. Из-за пазухи выпадает стопка золота, золотые со звоном раскатываются по комнате. Присутствующие, было — опустив, быстро отводят глаза'. При этом двоедушный Каплан требует, чтобы жена вместо романов читала 'Капитал' Маркса. Она вспоминает: 'Ах, у нас была квартирка! Конфетка, а не квартирка! Три комнаты и кухня, и еще чуланчик для прислуги. Я никогда не позволяла служанке спать в кухне, — это нечистоплотно, могут волосы упасть в кастрюлю... У меня были очень важные заказчицы, я ведь лучший Петроград своими жакетками одевала... О, мы очень хорошо зарабатывали, каждое воскресенье принимали гостей: и вино, и лучшие продукты, и цветы... У Иоси был целый курительный прибор: такой столик филигранной работы, кавказский, со всякими трубками, и штучками, и пепельницами, и спичечницами... По случаю у одного фабриканта купили... И в карты у нас играли, уверяю вас, на совсем нешуточные суммы... И все это пришлось оставить: обстановку мы распродали, кое-что припрятали...'
Далее сообщается, что 'Иося прав, народ не может больше томиться в оковах буржуазии' (слова жены) и мечтает сорвать колокола со всех сорока сороков московских церквей, чтобы перелить их в памятник Карлу Марксу.
У жены Каплана главная страсть — золото: 'А позвольте узнать, ваши золотые вещи с вами? Может быть, уступите что-нибудь? О, вы не волнуйтесь, я Иосе не передам, это будет маленькое женское дело между нами! Наш маленький секрет! (Блудливо хихикает)... У меня хорошенькие запасы... Я Иосе тоже не всегда говорю... Если вам нужно свиное сало, например, - можно свиное сало, если совсем белую муку — можно? совсем белую муку...'
Узнав, что Марина Цветаева оставила дома голодающих детей: 'Она рассмешенная: - Ах! Ах! Ах! Какая вы забавная! Да разве дети это такой товар? Все теперь своих детей оставляют, пристраивают. Какие же дети, когда кушать нечего? (Сентенциозно): — Для детей есть приюты. Дети это собственность нашей социалистической Коммуны...'
Затем следует: 'Мытье пола у хамки1. - Еще лужу подотрите! Повесьте шляпку! Да вы не так! По половицам надо. Разве у вас в Москве другая манера? А я, знаете, совсем не могу мыть полы, поясница болит. Вы, наверное, с детства привыкли? — молча глотаю слезы'. Далее: 'Сколько перемытой посуды и уже дважды вымытый пол! Чувство, что я определенно обращена в рабство'.
1
О продотрядовцах: 'С утра — на разбой... Часа в четыре сходятся. У наших Капланов нечто вроде столовой. (Хозяйка: 'Им удобно, и нам с Иосей полезно. Продукты — вольные, обеды — платные'). Приходят усталые, красные, бледные, потные, злые... Едят сначала молча. Под лаской сала лбы разглаживаются, глаза увлажняются. После грабежа — дележ впечатлениями. (Вещественный дележ производится на месте)'1.
1
Итог: 'Хам, коммунист с золотым слитком на шее; мещанка-евреечка, бывшая владелица трикотажной мастерской; шайка воров в черкесках...' 'Разбойник, разбойникова жена — и я, разбойниковой жены служанка'.
Подробно излагаются разговоры о том, что ЧК возглавляет жид Урицкий, что убил его другой жид — Каннегиссер; 'два жида поссорились', что жиды Христа распяли... Все это слышит и передает автор 'Вольного проезда', иногда вмешивается в споры, утверждая, что и евреи бывают разные, хорошие тоже, к примеру — стрелявшая в Ленина Фанни Каплан или тот же Каннегиссер, которого Марина Цветаева знала в гимназические годы.
Едва ли не единственный человек, вызывающий у автора симпатию и даже восторг — продотрядозец, такой же разбойник, как остальные, но напоминающий Цветаевой Стеньку Разина, так она его и называет: 'Стенька Разин. Два Георгия. Лицо круглое, лукавое, веснушчатое...' Он с благоговением вспоминает: 'Отец мой — околоточный надзиратель царского времени... Великий, я вам повторю, человек... Царя вровень с богом чтил'. О самом же продотрядовце сказано: 'Купил с аукциона дом в Климачах за 400 рублей. Грабил банк в Одессе — 'полные карманы золота!' Служил в полку наследника'. Марина Цветаева читает ему стихи, он ей — 'про город подводный', Китеж. 'После тещ, свах, пшен, помойных ведер, Марксов — этот луч — (голос), ударяющий в эту синь (глаза!). Ибо читаю ему прямо в глаза: как смотрят!'
И скорбь об убиенном императоре, и проклятия его убийцам...
Сейчас я, помимо цитат, кое-что восстанавливаю по памяти, без красочных подробностей. Все равно они ничего не меняют. Россия погублена, отдана на поток и разграбление врагам ее — жидам и красноармейцам-'опричникам', опричникам новой власти... Короче — 'Вей жидов, спасай Россию!'
Зачем я так подробно, словно смакуя, пересказываю 'Вольный проезд'?.. Не знаю. Скорее всего чтобы перепроверить себя, свое тогдашнее состояние: насколько были основательны причины моей растерянности... Расскажи мне кто-нибудь о чем-то подробном — я бы не поверил. Но вот они лежали передо мной — листочки тонкой, полупрозрачной бумаги, присланные в редакцию из Москвы профессором Л.Козловой, преподавателем пединститута им. Ленина... Я читал и перечитывал их сам, пытался прочесть жене... Однако даже и теперь, словно пробуя монету на зуб или денежную купюру на просвет, снова всматриваюсь, вчитываюсь, будто хочу потрогать рукой каждый звук, каждую букву... Тогда же я постарался отложить, отодвинуть зловещий вопрос и единственно возможный ответ. Мало ли что... А Достоевский?.. Как он относился к евреям или полякам?.. А Чехов?.. А что писали Герцен или Салтыков- Щедрин о немцах?.. Но ведь не следует же из этого... И нечего катить бочку на Марину Цветаеву. Мало ли, мало ли что... Эта ее всегдашняя экзальтация, и муж — в Добрармии у Деникина, а тут — голод, смятение... Потом — горькая, полунищая эмиграция, возвращение в Россию — и затянутая на горле петля... Кто я такой, чтобы судить? И — кого, кого?.. — Так я сказал себе, ничего не решив и не избавясь от когтящего сердце недоумения: 'О, Чехия в слезах! Испания в крови!..' Когда Марика Цветаева публиковала в Париже свой очерк, Гитлер, сидя в тюрьме, только еще диктовал 'Майн кампф', еще далеко было до тридцать третьего года, тем более — до 'практического решения еврейской проблемы'... Другое меня огорошило: зачем нам-то, знающим то, чего она тогда не знала, печатать это сейчас?.. На третьем году перестройки?..
Примерно год назад мы узнали из газет о существовании общества 'Память', о декларациях его вожаков. Потом стало выясняться, что у общества немало филиалов по всей стране: в Новосибирске, Ленинграде, Свердловске. В 'Нашем современнике' напечатали откровенно антисемитский роман Василия Белова 'Все впереди'. До этого по рукам ходила переписка Эйдельмана с Астафьевым, в которой напрямик,
