кто дал это письмо дядюшке и то, что дядюшка должен был передать его перчаточнику. Но когда Иво потребовал у меня письмо, я, чтобы потянуть время, спросила, почему он придает письму такое значение. Иво же ответил, что, по его мнению, корона Стефана поставлена на карту, а потому тот, кто поможет королю выявить тайных недругов, будет награжден со всей щедростью. Сам Иво рассчитывал получить графство. По его словам, сторонники императрицы всячески подбивали графа Ранульфа присоединиться к ним, но тот колебался и потребовал предоставления полных сведений о тех силах, на которые могут рассчитывать мятежники. И тогда ему отправили это письмо: оно должно было убедить графа, что, поддержав Матильду, он не прогадает. Иво полагал, что в письме упомянуто не менее пятидесяти имен, а возможно, содержится и известие о том, где и когда Роберт Глостерский и императрица намереваются высадиться, чтобы возобновить войну. И если это письмо попадет к королю, то все поименованные в нем люди, так же как и их близкие, жестоко поплатятся — кто головой, кто изгнанием. Даже Ранульфу может не поздоровиться из-за того, что он вступил в тайные сношения с Матильдой. Иво намеревался возвыситься ценой несчастья всех этих людей. Я не заглядывала в письмо и судить о его содержании могу только со слов Иво, который и сам строил догадки. Но в глубине души я уверена, что он не ошибался и не лгал.
Эмма облизала губы и осторожно продолжила:
— Я, конечно, не слишком хорошо знаю короля Стефана и не могу с уверенностью судить, как бы он распорядился этой грамотой, попади она ему в руки. Но, с другой стороны, все помнят, как он поступил с защитниками Шрусбери в прошлом году. Я представила себе, что эти люди, вся вина которых лишь в их преданности императрице, такие же честные, как и сторонники короля, казнены или брошены в заточение, а семьи их лишены средств к существованию… Это письмо могло принести огромное горе, которое, возможно, обернулось бы еще большим горем, улыбнись впоследствии удача Матильде. Ведь в этом случае ее сподвижники принялись бы мстить. И тогда я сделала то, что показалось мне единственно верным.
— Я знаю, что ты сделала, — мягко промолвил Кадфаэль. О ее поступке убедительно свидетельствовала обожженная рука, которую он перевязывал.
— Но погоди, — печально промолвила девушка, — дело в том, что я до сих пор не уверена, правильно ли поступила. Король Стефан, плох он или хорош, по крайней мере поддерживает мир в тех землях, где сумел установить свою власть. Мой дядюшка был ярым приверженцем императрицы, но, если она вторгнется в Англию и все ее сторонники возьмутся за оружие, мира не будет нигде. Как ни прикидывай, а беды не миновать. Но тогда я думала, как не позволить этому вероломному убийце добиться своего — и ни о чем другом. Лишь одно решение пришло мне на ум — уничтожить письмо. С тех пор меня терзают сомнения… Но, может быть, я все же была права? Если Богу угодно, чтобы началась война и пролилась человеческая кровь, на то Его воля, и не мне ей противиться. Но я могла, и должна была, помешать коварному честолюбцу губить ради собственной выгоды человеческие жизни. Как ты думаешь, я правильно поступила? Для меня очень важно знать твое мнение.
— Ну, коли уж тебе, дитя, хочется узнать мое мнение, — ответил Кадфаэль, — так я скажу: если на твоей руке навсегда останутся шрамы, носи их с гордостью как самую драгоценную награду.
Девушка удивленно улыбнулась, задумчиво покачала головой, а затем здоровой рукой тронула монаха за рукав и с неожиданной горячностью промолвила:
— Но, прошу тебя, не рассказывай этого Филипу. Пусть он думает, что я так же невинна, как и он… — Эмма осеклась и нахмурилась. Слово «невинный» показалось ей не слишком удачным, как будто сама она была в чем-то виновата. Но подобрать лучшее никак не удавалось. Простодушие, чистота, честность — ни одно слово не подходило. Однако брат Кадфаэль прекрасно понял, что она имела в виду. — Вся эта история не для Филипа, — закончила девушка, — лучше уж ему оставаться в неведении.
Монах пообещал ей хранить молчание и отправился в аббатство, размышляя по дороге о сложности женской натуры. Эмма была совершенно права. Несмотря на то что Филип на два года ее старше, а за последние дни заметно повзрослел, он при всей своей сообразительности душой оставался моложе ее, проще и — все же это было верное слово — невинней. А монах по опыту знал: семьи, в которых женщины осознают свою ответственность, как правило, бывают счастливыми.
Тридцатого сентября, всего через два месяца после ярмарки Святого Петра, императрица Матильда и ее сводный брат Роберт Глостерский высадились у Арунделла и осадили тамошний замок. Однако граф Ранульф Честерский оставался в своих владениях, благоразумно занимаясь лишь собственными делами, и даже пальцем не пошевелил, чтобы оказать им помощь.
