ухмылялся. Он не соизволил даже наклониться, дабы подобрать своюсобственность. Симон бросил уздечку серой лошади и рванулся вперед, ему и предоставили поднять с земли ожерелье, с тем, чтобы вручить хозяину. При этом Симон бросил на Йоселина взгляд, полный сомнения и тревоги, однако не промолвил ни слова. Пикары смотрели на арестованного с явным злорадным удовлетворением. Эта помеха теперь устранена с их пути, и если будет угодно Домвилю, то юнец никогда уже никого не потревожит. Воровство, а также вдобавок попытка посягнуть на жизнь высокородного вельможи — хоть он и был уже отстранен от службы — запросто может стоить человеку головы.
— Он получит все, что положено по закону, — произнес Домвиль, устремив на шерифа повелительный взгляд.
— Этим займется суд, — коротко отозвался Прескот и повернулся к сержанту: — Доставьте его в замок. Мне нужно переговорить с сэром Годфри Пикаром и господином аббатом. Я поеду за вами следом.
Арестованный двинулся в путь с кротостью ягненка, повесив белокурую голову. Руки его без протеста покорились хватке двух дюжих воинов. Братия, гости и слуги расступились, освобождая проход. Шествие миновало толпу, и в воздухе повисла гнетущая тишина.
Брат Кадфаэль, как и остальные, продолжал в оцепенении смотреть юноше в спину. Трудно было узнать в нем того воинственного молодчика, который чуть ранее ворвался галопом на большой двор, или того отчаянного влюбленного, что проник в лагерь врага в надежде выработать и осуществить какой-то трудновыполнимый, фантастический план спасения девушки, слишком испуганной, чтобы пойти навстречу желаниям своего сердца. Кадфаэль слабо верил в такие внезапные перевоплощения. В порыве чувств он заторопился к воротам, боясь потерять из виду печальное шествие. За спиной у себя он услышал голос Симона Агилона. Тот спрашивал:
— Отвести его серую обратно в конюшню, сэр? Нельзя бросать бедное животное, оно-то ведь ничего плохого не сделало!
По его тону было не вполне ясно, верит ли он, что хозяин бедного животного совершил что-то скверное. Кадфаэль, однако же, решил, что вряд ли. Вряд ли он, Кадфаэль, единственный, у кого есть свои соображения насчет этой кражи.
Йоселин и его охранники уже приближались к мосту, когда последовавший за ними монах достиг Форгейта. Холм Шрусбери с его домами и башнями, вздымавшимися над городской стеной, освещал слабый и словно сырой солнечный свет. Справа вдали виднелся силуэт замка — той тюрьмы, куда конвоиры вели арестованного. Путь к городу и замку преграждал полноводный Северн. С самой середины лета шли обильные дожди, из-за потоков, бегущих из Уэльса, река сильно поднялась и затопила низкие берега островков. Течение сделалось быстрым. Передняя часть моста представляла собой отдельный подъемный мост, отрезавший в случае нужды доступ к городу. Сейчас он был опущен, и по нему двигалось много народу. В город везли последние дары урожая: плоды и коренья на корм скоту. Жители Шрусбери заботились о том, чтобы запастись на зиму. Возглавляли шествие трое всадников, еще трое замыкали его.
Йоселин же и его непосредственная стража шли пешком. Они двигались не быстро — какой арестант, будучи в здравом уме, будет торопить момент, когда за ним захлопнут дверь камеры, — но и не слишком медленно, юношу грубо подталкивали, если он начинал отставать. Повозки и пешеходы пропускали процессию, прижимаясь к противоположному краю дороги. Правда, некоторые из встречных проявляли такое любопытство, что забывали обо всем на свете. Они оставались стоять плотными группками, глазея вслед уходящим и преграждая путь следовавшим в хвосте всадникам.
Отношения между горожанами и королевским шерифом графства, как правило, не отличались особой взаимной симпатией. Поэтому шериф Прескот остерегался применять плеть или же грозить горожанам расправой: опыт показывал, что те порой жалили в ответ, и весьма больно. В результате сутолоки перед мостом случилось так, что, когда арестованный проходил под аркой башни подъемного моста, произошла непредвиденная заминка из-за зевак, которые остановились, чтобы разглядеть его. Их скопилось так много, что конному арьергарду было никак не проехать. Всадники, однако, ограничились лишь вежливыми призывами дать им дорогу. Таким образом между ними и пешим конвоем образовался все увеличивающийся разрыв. Ловко протиснувшись между повозками, Кадфаэль присоединился к толпе любопытных в воротах и смог частично увидеть все последующие события. Йоселин, по-прежнему удрученно-обмякший, достиг середины главного пролета моста. Ограждавший его парапет был в этом месте не выше пояса. Там юноша, очевидно, споткнулся. Шествие приостановилось, и вся головная троица всадников-лучников, сама того не заметив, оторвалась от пешей группы примерно на ярд. К левой стенке моста прижималась повозка; обходя ее, конвоиры подались вправо. И тут Йоселин внезапно напряг обманчиво вялые мускулы своего точеного крупного тела, и не успели стражники, державшие его, сообразить, что происходит, как он уже смел их обоих в одном головокружительном рывке вправо. Сбив их с ног, он освободил руки и одним длинным прыжком оказался у парапета моста. Когда юноша вспрыгнул на него, один из шедших сзади воинов в отчаянии схватил его за ногу. Но Йоселин неистово отбрыкнулся, и стражник, пошатнувшись, отпрянул. Больше никто уже не мог помешать Йоселину, и, с силой оттолкнувшись от парапета, он ногами вниз спрыгнул в поток. Он погрузился в воду точно на середине реки и тут же скрылся из виду. Это было проделано так великолепно, что Кадфаэль не мог не возликовать. Ему вдруг стало совершенно ясно, что Йоселин Люси в жизни не дотрагивался до золота Домвиля и что увольнение парня со службы — стечение неблагоприятных обстоятельств: Агнес доложила мужу о свидании в саду, а Пикар пожаловался жениху и предупредил его об опасности. Причем отстранение Йоселина от службы умышленно обставили так, чтобы упечь его подальше, якобы уличив в воровстве. Дальше юношу без суда и следствия бросили бы тюрьму, откуда он не смог бы помешать грандиозным планам заинтересованных сторон. Они просто боялись оставить его на свободе, юноше надлежало исчезнуть.
Он и исчез — но исчез блистательно; по собственной воле. Кадфаэль перегнулся через парапет и, затаив дыхание, пытался разглядеть что-нибудь внизу. Вместе с ним за рекой следили десятки охочих до зрелищ наблюдателей. Всегда найдутся горожане, в общем-то вполне законопослушные, которые готовы посочувствовать узнику, сбежавшему от шерифа.
Сержант, с которого, конечно, и должны были спросить за то, что упустил преступника, с яростным ревом бросился в погоню. Он орал на своих подчиненных, отдавая приказания и авангарду, и арьергарду охранников. Двое всадников поскакали галопом по берегу вдоль городских стен. Трое повернули назад, стремясь скорее достичь противоположного берега недалеко от аббатства. Предпринятые меры позволяли схватить беглеца, как только он попытается выйти на сушу. Но конным отрядам приходилось двигаться в объезд. Северн же тем временем нес свои воды напрямик. Скорость его течения существенно превосходила скорость, с которой продвигались оба отряда, и он стремительно мчал вперед невидимого зрителям арестанта. Среди оставшихся пеших воинов было двое лучников. По приказу сержанта они поспешно взялись за луки и пробились к парапету. Им пришлось расталкивать прибывающую толпу, давка мешала лучникам отводить назад локти и, стало быть, натягивать тетиву.
— Как только он вынырнет, стрелять! — проорал сержант. — Подбейте его, если сможете. Убейте, если понадобится!
Шли минуты, обе группы всадников уже достигли берега и начали рискованный спуск к воде. Но никаких признаков появления белоголового беглеца над стремниной по-прежнему не было.
— Погиб! — с горечью произнес кто-то. Некоторые из женщин жалостливо вздохнули.
— Кто, он? Как бы не так! — завопил сорванец, лежавший животом на парапете. — Вон там, видите? Шустрый, как выдра!
Светлая голова Йоселина на мгновение взметнулась над поверхностью — далеко вниз по течению. Тут же в воду ударила стрела. Судорожная рябь от нее начала расходиться всего лишь в каком-то футе от головы юноши, но к тому времени беглец опять нырнул. Когда его вновь стало видно, он был практически недосягаем для лучников. И действительно, вторая стрела упала в реку уже с большим недолетом. На этот раз Йоселин так и остался на поверхности. Он держался посредине потока, ни от кого не скрываясь. Ему даже не было нужды плыть, он просто давал течению увлекать себя все дальше и дальше. Юноша явно чувствовал себя в воде уверенно и был столь же ловок, сколь и на суше. Молодежь — точнее, те, что стояли достаточно далеко — встретила потуги лучников насмешливыми возгласами. А когда из воды показалась рука и нахально помахала в знак прощания, по толпе прокатилась волна приглушенного хохота.
