– Как бы то ни было, год для меня выдался удачный, – сказал в заключение купец, поднимаясь, чтобы отправиться наконец домой, где его дожидались стол и постель, – Шерсти я закупил доброй и по сходной цене – так что поездку свою вполне оправдал.
На следующее утро сразу после заутрени Хью поспешил в аббатство – ибо всякий раз, когда шериф узнавал что-то новое, он тут же делился полученными сведениями с аббатом, за что Радульфус неизменно был ему благодарен.
Церковная и светская власти в Шропшире хорошо ладили друг с другом. Кроме того, то, что услышал Берингар, касалось аббата напрямую, ибо был осквернен и разрушен бенедиктинский монастырь, а устав обязывал все бенедиктинские обители оказывать всяческую помощь братьям и сестрам по ордену. Даже в мирное время женским монастырям трудно было обойтись без поддержки братьев из мужских монастырей (ведь обычно они не имели больших угодий), теперь же, когда сестер в Уэрвелле постигло страшное разорение, долг призывал духовных братьев прийти им на выручку.
Когда Хью закончил беседовать с Радульфусом и вышел из аббатских покоев, оставалось всего полчаса до мессы, и Берингар рассудил, что раз уж он оказался здесь, то сходит на службу в монастырскую церковь. Обычно, если при посещении монастыря у шерифа выпадала свободная минутка, он непременно навещал брата Кадфаэля. Так поступил он и на сей раз.
Монах в этот день встал задолго до заутрени, проверил, не забродило ли вино, процедил кое-какие настои и полил грядки, правда, тут он особо не усердствовал, ибо с ночи выпала обильная роса. В это время года, когда урожай был уже собран, работы в саду было немного, и у Кадфаэля не было пока нужды просить себе нового помощника вместо брата Освина.
Когда появился Хью, монах, покончив с делами, расположился на скамье у согретой солнечными лучами северной стены, от которой исходило приятное тепло. Он любовался пышным цветением роз, с грустью думая о том, что слишком рано им суждено увянуть. Давний друг брата Кадфаэля, Хью воспринял его молчание как приглашение и присел рядом.
– Элин просила передать, что пора бы тебе заглянуть к нам, посмотреть, как растет твой крестник, – после короткого молчания произнес Берингар.
– Представляю, как он уже вырос, – отозвался Кадфаэль, который, став крестным отцом маленького Жиля Берингара, порой не без робости задумывался о том, какая огромная ответственность легла на его плечи. – Мальцу только к Рождеству два года исполнится, а мне, старику, уж и на руки его не поднять.
Хью насмешливо хмыкнул. Он прекрасно знал, что если Кадфаэль начинает прибедняться и выставлять себя немощным стариком, то скорее всего он что-то затевает.
– Он ведь как завидит меня, тут же карабкается, ну прямо как на дерево, – с доброй улыбкой продолжал брат Кадфаэль. – На тебя-то небось не полезет – какое из тебя дерево, так, кустик. Погоди еще, лет через пятнадцать твой наследник так вымахает, раза в два крепче тебя будет!
– Это уж точно, – согласился довольный отец и потянулся на солнышке, распрямляя гибкое, худощавое тело. – Он и на свет появился эдаким крепышом, помнишь? Да, это было как раз на Рождество – и мой сынок появился, и твой… Слушай, а ты не знаешь, где сейчас Оливье?
– Да откуда же мне знать? Хотел бы надеяться, что в Глостере, вместе со своим лордом д'Анже. Не могла же императрица увести всех своих людей в Винчестер, наверняка оставила достаточные силы на западе – кому-то ведь надо оберегать ее замки. А что это ты о нем сейчас вспомнил?
– Да так, мне пришло в голову, а вдруг он оказался в том отряде, который Матильда послала в Уэрвелль…
Хью погрузился в невеселые размышления и поначалу не заметил, что монах повернулся и устремил на него встревоженный взгляд.
– Хорошо бы, чтобы ты оказался прав и его там не было… – со вздохом произнес Хью.
– Постой, – перебил Берингара Кадфаэль, – с чего это ты вдруг упомянул Уэрвелль?
– Ах да, я и забыл, – нахмурился Хью, – ты же еще ничего не знаешь. Мне только вчера вечером сообщили эти новости, вот я и заявился сюда с утра, чтобы рассказать обо всем аббату. Помнишь, я тебе говорил, что люди императрицы обязательно попытаются прорваться. Вот они и попробовали, только это плохо для них кончилось. Матильда выслала отборный отряд на захват Уэрвелля, ведь если бы это удалось, то и река, и дорога оказались бы в их руках, и они смогли бы беспрепятственно подвозить припасы. Но Уильям Ипрес разгромил этот отряд на подступах к городу. Большая часть людей императрицы полегла в сече, а те, которые спаслись, ворвались в церковь и заперлись там. И тогда церковь запылала и крыша обрушилась на их головы… Господи, прости это ужасное злодеяние! Но это не наша вина – люди Матильды начали первыми! А ведь когда началась схватка, несчастные монахини – помоги им, Боже! – укрылись в этом храме…
Брату Кадфаэлю вдруг стало зябко, несмотря на теплое солнечное утро.
– Ты хочешь сказать, что Уэрвелль постигла участь Хайда? – внезапно охрипшим голосом спросил Кадфаэль.
– Да, обитель сожжена до основания. Церковь, во всяком случае, сгорела полностью… Что же до остального… Точно не знаю, но в такое сухое, жаркое лето…
Неожиданно Кадфаэль крепко схватил Хью за руку, но тут же отпустил его, вскочил и устремился прочь из сада. Монах бежал со всех ног, чего не случалось с ним с тех пор, как два года назад ему пришлось улепетывать из крепости на горе Титтерстон. Кадфаэль припустил с места в карьер – и на бегу он представлял собой примечательное зрелище. Монах был коренастым и плотным, и в черной рясе до пят он издали напоминал мячик, который катится, слегка покачиваясь из стороны в сторону.
Хью тут же поднялся и поспешил вслед за Кадфаэлем. Берингар любил своего друга и понимал, что тот торопится неспроста, однако, глядя на него, не мог удержаться от смеха. Вид приземистого и кругленького, как бочонок, бенедиктинца, который в свои шестьдесят с хвостиком несется так, что только пятки сверкают, мог рассмешить кого угодно.
Оказавшись во дворе, брат Кадфаэль позволил себе с облегчением перевести дух, ибо тот, кого он опасался не застать, был еще здесь, правда, конюх уже держал коня под уздцы, а брат Фиделис подтягивал ремни, которыми к седлу Николаса крепились сумы и свернутый плащ. Никому из них и в голову не приходило спешить, ведь впереди у всадника был весь этот чудный солнечный день.
Выходя из помещения, Фиделис всегда низко надвигал капюшон. И сейчас он не изменил этой привычке.
