что один клочок оторван, так что концы не сходились. Не хватало кусочка длиной с мизинец. К тому же на месте обрыва шов между двумя соседними клиньями, из которых была скроена шапочка, тоже оказался надорванным. Добротная черная материя, тщательное шитье, тесьма плетеная, ручной работы.
— Где ты это нашел, Эдди?
— В мельничном пруду, — весело ответил мальчик. — Кто-то ее выбросил, потому что она рваная. Рано утром мы пошли на пруд посмотреть, не замерз ли, но он еще не замерз. Зато мы нашли вот это.
— В которое утро? — спросил Кадфаэль.
— На рождество. Еще только рассветало. — Мальчик держался серьезно, вид у него был скромный, и по лицу, как это часто бывает со смышлеными детьми, ничего нельзя было отгадать.
— А в каком месте пруда это было? У мельницы ?
— Нет, мы шли по другой стороне, где мельче. Там пруд раньше всего замерзает. А у мельницы течение не дает ему затянуться льдом.
Правильно, так и есть! Течение довольно быстрое, так что, когда пруд замерзал, в этом месте еще долго сохранялась полоска открытой воды. Но то же самое течение могло унести такую легонькую вещицу, как эта шапочка, и выбросить ее на отмель.
— Она застряла в камышах?
Мальчик равнодушно кивнул.
— Ты ведь знаешь, чья она была? Не так ли, Эдди?
— Нет, сэр, — ответил Эдди, и на лице его промелькнула невинная улыбка.
Кадфаэль вспомнил, что этот мальчик, вместе с другими, учился грамоте у отца Адама и что им очень не повезло, когда они попали в руки нового, не самого терпеливого учителя. А обиженные и понапрасну наказанные дети не склонны проявлять милость к своему обидчику.
— Ладно, это неважно, сынок! Ты уже наигрался в эту игрушку? Согласен отдать ее мне? Я принесу тебе яблок, это будет честный обмен. Так что забудь все и не вспоминай!
— Да, сэр, — сказал мальчик, повернулся и потрусил прочь, не оглядываясь, ибо монах, забравший его трофей, заодно снял и тяжесть с его души.
А Кадфаэль остался стоять, глядя на невзрачную тряпицу, которая, немного оттаяв в его руке, потемнела и стала сырой на ощупь, но сверху еще была покрыта слоем инея и плохо гнулась. Как это не похоже на отца Эйлиота — выходить на улицу в шапочке с оборвавшейся тесьмой и надорванным швом! Только вот была ли она в таком виде, когда он надевал ее на голову? С первого дня рождества ее трепали, так что она могла прийти в свое нынешнее состояние когда угодно, уже после того, как ее достали из камышей, куда она заплыла вместе с течением, в то время как тело покойника, с которого она слетела, прибилось под нависший береговой обрыв.
А нет ли еще чего-нибудь такого, о чем все позабыли, как об этой шапочке? Чего-нибудь, что тоже следовало поискать и о чем тогда не подумали? Кадфаэль почувствовал, как что-то мучительно ворочается в глубине его памяти, но никак не хочет выйти наружу.
Он кинул скуфью в свою суму, повернул к дому священника и постучал в дверь. Ему отворила Диота, подтянутая, спокойная, одетая, как всегда, во все черное. Она вежливо отступила на шаг, пропуская его в дом, и приняла приветливо, хотя и без улыбки. Она провела его в теплую комнатку, в которую через два оконца с вправленными в ставни тонкими роговыми пластинками лился слабый коричневатый свет. Посредине комнаты на глинобитном очажке горел огонь, возле него Кадфаэль увидел девушку, сидевшую в напряженной позе на скамеечке с мягким сиденьем. Она молчала, и, попав в полумрак после яркого дневного света, Кадфаэль не сразу ее разглядел.
— Я пришел проведать, как твое здоровье, — сказал Кадфаэль, когда за ним закрылась дверь, — и взглянуть, не надо ли еще чем-нибудь подлечить твои ссадины.
Диота подошла к нему, так что они оба могли видеть друг друга, ее серьезное, озабоченное лицо осветилось слабой тенью улыбки.
— Ты очень добр, брат Кадфаэль. Со мной все в порядке. Спасибо! Все уже хорошо. Видишь, ссадина уже зажила.
Подчиняясь его руке, она повернулась разбитым виском к свету и дала ему рассмотреть заживающую ссадину, на месте которой остался пожелтевший синяк с царапиной посредине, покрывшейся уже корочкой.
— Да, тут все хорошо. Заживет, и следов не останется. Но я бы на твоем месте еще несколько дней смазывал ее мазью: в такой мороз кожа легко сохнет и трескается. Голова не болела?
— Нет, не болела.
— Хорошо! Ну, тогда я пошел, займусь своей работой, да и тебя не буду отвлекать, я вижу, у тебя гостья.
— Что ты! — сказала девушка, резко вставая. — Я как раз собиралась уходить.
Сделав шаг вперед, она очутилась на свету, и Кадфаэль увидел ее круглое молоденькое лицо с открытым лбом и маленьким решительным подбородком. Широко расставленные голубые, как колокольчики, глаза смотрели на него пристальным, изучающим взглядом.
— Если тебе действительно уже пора, — сказала Санан Бернье с безмятежной уверенностью властного ребенка, — я выйду с тобой. Я как раз ждала подходящего случая, чтобы с тобой поговорить.
С этой девушкой было не поспорить. Диота даже не попыталась ее удержать, а Кадфаэль, если бы и захотел, пожалуй, тоже не решился бы ей перечить.
«Наверное, тут бы и закон не устоял и пошел на попятный», — подумал он, восхищенно усмехнувшись про себя.
Имея в виду все случившееся, такой поворот был весьма вероятен, но даже эта перспектива не смущала девушку.
— Я буду очень рад, — вымолвил Кадфаэль. — Дорога, правда, очень короткая. Но, быть может, ты не против снова запастись у меня травами для кухни? У меня их сколько угодно, можешь зайти и взять, что нужно.
В ответ на это девушка кинула на него пронзительный взгляд, но тут вдруг вся расцвела ямочками и, пряча смех, бросилась обнимать Диоту и расцеловала ее совсем по-дочернему. Затем она завернулась в плащ и первая ступила за порог. Большую часть пути они прошли молча.
— Знаешь, почему я пришла к вдове Хэммет? — спросила она Кадфаэля.
— Полагаю, из женского сострадания к постигшей ее утрате, — сказал монах. — И притом она здесь, в сущности, совсем чужая и, должно быть, очень одинока…
— Да будет тебе! — прервала его Санан. — Ну работала она на него! Положим, что для вдовы это было хорошее место и она чувствовала себя обеспеченной. Но причем тут утрата? А вот насчет одиночества, это, пожалуй, верно.
— Я не имел в виду отца Эйлиота, — сказал Кадфаэль.
Девушка вновь метнула на него открытый и прямой взгляд своих удивительных глаз и задумчиво вздохнула:
— Да, конечно. Ты с ним работал и знаешь его. Ты, наверное, слышал от него, что она была его нянькой и они не родня. Ее брак был бездетным, и она любит его как родного сына. Я… тоже разговаривала с ним. Случайно. Тебе известно, что он послал записку моему отчиму. Теперь уже все это знают. Мне тогда стало просто любопытно посмотреть на этого молодого человека.
Кадфаэль и Санан подошли к воротам монастыря. Девушка остановилась в нерешительности и, нахмурившись, потупила взор:
— Теперь все твердят, будто он — Ниниан Бэчилер — убил отца Эйлиота, чтобы тот не выдал его шерифу. Я знала, что вдова Хэммет слыхала эти разговоры. Я подумала, что она сидит одна, волнуется за него и гадает, удалось ли ему уйти от погони, спасая свою жизнь. Ведь для него речь идет о жизни и смерти!
— И ты пришла составить ей компанию и успокоить, — сказал Кадфаэль. — Пойдем со мной в сад, и если тебе не нужны приправы, то, думаю, у нас без труда найдется другой повод. Скажем, тебе не помешает запастись чем-нибудь впрок против кашля, а то, глядишь, через недельку-другую как раз понадобится.
Санан так и сверкнула улыбкой:
— То самое лекарство, которое ты приносил, когда мне было десять лет? Я так изменилась с тех пор,
