которая, судя по следам на земле, завязалась, длилась, очевидно, недолго. Эльюрик был безоружен. У другого же, пусть он и не мог воспользоваться своим топором, был нож. И он пустил его в ход.
Воцарилось молчание, оно длилось долго. Аббат и брат Ансельм смотрели на Кадфаэля и обдумывали его слова. Постепенно они начинали верить тому, что он сказал, и на их лицах стало проступать что-то похожее на облегчение и благодарность. Ведь если Эльюрик не самоубийца, если он встретил смерть, честно исполняя свой долг, пытаясь предотвратить злодеяние, тогда, независимо от его мелких прегрешений, ему обеспечено место успокоения на кладбище и в потустороннем мире, как блудному сыну, вернувшемуся в отчий дом.
— Если бы все случилось иначе, — настаивал Кадфаэль, — топор был бы здесь. А его нет. И вытащил его, конечно, не наш брат. Да и принес его сюда, клянусь, не он.
— Но если ты прав, — произнес Ансельм задумчиво, — тогда тот, другой, ушел, не закончив начатое.
— Да, он вытащил застрявший топор и бежал, желая как можно скорее оказаться подальше от места, где совершил убийство. Осмелюсь утверждать: он и не думал убивать, это было сделано в минуту отчаяния и страха, когда наш несчастный брат в ярости бросился на него. Злодей бежал от мертвого Эльюрика в куда большем ужасе, чем бежал бы от живого.
— Тем не менее это убийство, — строго сказал аббат Радульфус.
— Да, убийство.
— Значит, я должен известить замок. Это дело светских властей — ловить убийц. Жаль, — добавил аббат, — что Хью Берингар уехал на север, придется ждать его возвращения. Хотя, без сомнения, Алан Хербард немедленно пошлет за ним и сообщит о том, что произошло. Можем ли мы сделать здесь что- нибудь еще до того, как унесем брата Эльюрика домой?
— Давайте, по крайней мере, внимательно осмотрим все. Одно я готов сказать с определенностью, и вы сами можете убедиться в этом — все случилось после того, как дождь перестал. Когда они оба пришли сюда, почва была мягкой, поглядите, как хорошо видны их следы. А спина и плечи рясы юноши сухие. Может быть, мы теперь повернем его? Нас тут достаточно, мы сможем засвидетельствовать, в каком виде здесь все было.
Они подошли, с должным благоговением подняли остывшее, но еще не совсем окоченевшее тело и уложили его на спину на траве, выпрямив руки и ноги. Ряса Эльюрика спереди потемнела от влаги, впитавшейся с земли, а с левой стороны груди виднелось большое пятно запекшейся крови. Если в момент смерти лицо Эльюрика и носило печать ярости, страха и боли, то теперь оно приобрело выражение покоя, мягкости и юношеской невинности. Только полуоткрытые, словно рассерженные глаза хранили отсвет растревоженной души. Аббат Радульфус наклонился, осторожно закрыл их и стер грязь с бледных щек.
— Ты снял тяжесть с моей души, Кадфаэль. Конечно, ты прав, он не сам лишил себя жизни, ее у него отняли, отняли жестоко и несправедливо, и за это должна последовать расплата. А юноше, который здесь лежит, больше ничего не грозит. Если бы я сумел лучше понять его, может быть, он был бы сейчас жив.
Аббат сложил гладкие молодые руки мертвеца на его окровавленной груди.
— Я спал так крепко, что не слышал, когда перестал дождь, — сказал Кадфаэль. — Кто-нибудь заметил, когда он кончился?
Найалл перед этим подошел чуть ближе к монахам на случай, если от него что-нибудь потребуется.
— Дождь прекратился около полуночи, — сказал он. — Там, в Палли, перед тем как пойти спать, моя сестра открыла дверь, выглянула наружу и сказала, что небо очистилось и, похоже, ночь будет ясной. Но отправляться в путь было слишком поздно, — добавил он, по-своему поняв, почему монахи повернулись и посмотрели на него. Ведь до этого они совершенно не замечали его присутствия. — Моя сестра, ее муж и дети подтвердят, что я провел у них ночь и ушел, когда рассвело. Можно, конечно, сказать, что в семье всегда будут выгораживать своего. Но я назову имена двоих или троих, с кем поздоровался, идя по Форгейту, когда возвращался утром домой. Они подтвердят мои слова.
Аббат бросил на Найалла удивленный взгляд: его мысли были заняты другим, и он сначала не понял, что хочет сказать мастер.
— Такая проверка — дело людей шерифа, — произнес наконец Радульфус. — Я не сомневаюсь, что вы говорите правду. Значит, дождь кончился к полуночи?
— Да, милорд. Между Палли и Шрусбери всего три мили, вряд ли здесь было иначе.
— Все сходится, — сказал Кадфаэль, опускаясь на колени рядом с телом. — Эльюрик умер часов шесть- семь назад. Он пришел сюда после того, как дождь прекратился, значит, земля была влажной и мягкой, и на ней должны были остаться следы обоих. Тут они боролись и истоптали все вокруг, так что ничего не разобрать, но они же как-то вошли в сад, а один из них и вышел.
Кадфаэль поднялся с колен и потер мокрые ладони одна о другую.
— Не двигайтесь и посмотрите возле себя. Мы могли затоптать какие-нибудь следы, но у нас всех, кроме одного, на ногах сандалии, и у брата Эльюрика тоже. Мастер Найалл, откуда вы утром вышли в сад?
— Из дома, — ответил Найалл, кивком указывая на дверь.
— А брат Эльюрик, когда приходил каждый год за розой, как он попадал сюда?
— Через плетеную калитку в стене двора, как мы вошли сейчас. И он всегда вел себя очень тихо и скромно.
— Значит, прошлой ночью, когда он хотя и тайно, но без всяких дурных намерений пришел сюда, он наверняка вошел так же, как обычно. Давайте посмотрим, прошли ли тут где-нибудь ноги, обутые не в сандалии. — И Кадфаэль осторожно двинулся по траве в сторону калитки.
На тропинке, которая в дождь сильно размокла, а потом подсохла и снова стала ровной и мягкой, сохранились следы всех, кто здесь прошел — отпечатки трех пар плоских подошв, тут и там накладывавшиеся одна на другую. Впрочем, их могло быть и четыре, поскольку размер сандалий был у всех одинаков. Кадфаэль надеялся различить среди следов те, что отпечатались глубже остальных, потому что хозяин сандалий прошел здесь, когда почва была более влажной и мягкой, если, конечно, по счастливой случайности, они избежали участи быть до неузнаваемости затоптанными позже. Все следы вели только в одну сторону — никто из монахов не выходил из сада. Кроме этого, на земле был хорошо виден широкий ясный след от подошвы сапога, явно оставленный одновременно с отпечатками сандалий. Найалл сказал, что это его след, и в доказательство поставил в него свою ногу — совпадение было полным.
— Кто бы ни был тот, второй, — сказал Кадфаэль, — вряд ли он вошел сюда с улицы, как это делают честные люди. И вышел он, оставив здесь лежать мертвого человека, не этим путем. Посмотрим еще где- нибудь.
С восточной стороны сад был огражден стеной дома, принадлежащего кузнецу Томасу, с западной — мастерской и жилищем Найалла; отсюда выйти было нельзя. Но по другую сторону северной стены находился выгон, куда легко было проникнуть с поля, и этот путь не просматривался ни из одного, ни из другого дома. На расстоянии нескольких шагов от искалеченного розового куста за стену цеплялась виноградная лоза, одичавшая, старая, очень редко приносившая плоды. Ее скрюченный ствол в одном месте отошел от стены, и, когда Найалл приблизился, он увидел, что там, где ствол изогнулся и рос параллельно стене, образовалась как бы ступенька. Чья-то нога и воспользовалась ею как опорой, когда человек в отчаянной спешке карабкался на стену.
— Вот! Он перелез здесь! С той стороны, на выгоне, почва повыше, а когда он убегал отсюда, ему нужна была приступка.
Подошли остальные и стали разглядывать это место. Сапог того, кто лез на стену, несколько раз царапнул по коре лозы — в царапинах осталась земля. А внизу, под лозой, в почве отпечатался глубокий отчетливый след другого сапога, левого; человеку пришлось основательно опереться на эту, левую, ногу, потому что ему предстояло подскочить довольно высоко. Это был отпечаток сапога с каблуком, но с внешней стороны подошвы, сзади, там, где люди обычно снашивают каблуки, след был менее глубоким. Судя по отпечатку, сапоги были добротные, но поношенные. Наискось через отпечаток, начинаясь примерно у подушечки ступни, шел выпуклый рубчик — след трещины в подошве. Носок сапога с внутренней стороны против сношенного края каблука тоже отпечатался менее глубоко. Этот человек ходил с левого края пятки на правый край носка, опираясь на большой палец. Подпрыгнув, он оставил во влажной земле глубокий, четкий след, который, подсохнув, превратился в отличную литейную форму.
