— Это он ехал с вами? Нет, я не узнал его. Но если бы и узнал, я сделаю так, как вы хотите. При условии, — вспыхнул внезапно Найалл, — что это не он вернулся обратно пешком, чтобы заставить вас замолчать навсегда! Потому что, вы правы, злодей хотел вас убить!
— Нет, нет, это был не он. Он уехал, вы же слышали, как он удалялся. Кроме того, он не станет этого делать. Мы договорились, он знает, что я сдержу слово. Нет, это был кто-то другой, какой-нибудь бродяга, живущий тем, что грабит людей на дорогах. Нужно предупредить Хью Берингара, когда мы вернемся, — добавила Джудит. — Это глухое место. Шериф должен знать, что здесь бродят разбойники.
Джудит распустила по плечам свои прекрасные вьющиеся волосы, готовясь ко сну, в котором так нуждалась. Ее веки, прозрачные, исчерченные тоненькими прожилками, тяжело нависли над серыми глазами. В отблесках пламени свечи ее бледное лицо казалось вырезанным из перламутра. Найалл посмотрел на нее, и у него защемило сердце.
— Как же случилось, что вы оказались там, где были так нужны мне? — с удивлением спросила Джудит. — Я только крикнула, и вы пришли. Это как божье благословение, как милость господня.
— Я шел домой из Палли, — объяснил Найалл, на мгновение потерявший дар речи и потрясенный теплотой, прозвучавшей в ее грудном голосе. — И увидел… нет, кожей почувствовал, что вы проехали мимо. Я не собирался беспокоить вас, я только хотел убедиться, что вы благополучно прибыли туда, куда ехали.
— Вы узнали меня? — спросила пораженная Джудит.
— Да, узнал.
— А мужчину не узнали?
— Нет.
— Я думаю, — внезапно решившись, твердо произнесла Джудит, — что вам можно сказать, вам, единственному из всех людей. Вы имеете на это право. Я хочу рассказать обо всем вам и сестре Магдалине — даже то, о чем никто не должен знать и о чем я обещала молчать.
— Так что видишь, как бессовестно я воспользовалась твоей добротой, сестра, придя сюда, — закончила Джудит свой рассказ, занявший всего несколько минут. — Я исчезла, меня повсюду искали целых три дня, а завтра я вернусь и должна буду посмотреть в лицо тем, кто страдал и беспокоился из-за меня, и сказать, что я была здесь, у тебя, что я, не предупредив никого, сбежала от своих невзгод, которые оказались слишком тяжелы для меня, и нашла пристанище в этой обители, куда ты однажды пригласила меня. Это хоть не будет совершенной ложью, ведь я здесь, пусть я пробуду у тебя только полночи. Мне стыдно перед тобой, сестра. И все же завтра я должна вернуться. Впрочем, уже сегодня, — заметила Джудит, вздохнув устало, но с облегчением. — Теперь, когда я свободна и могу вернуться, я не имею права заставлять других волноваться и искать меня. Только, видит бог, с какой радостью я бы осталась здесь!
— Незачем тревожиться по пустякам, — рассудительно промолвила сестра Магдалина. — Если это заткнет рот сплетникам и послужит на пользу вам обоим и тому молодому дураку, которого вы простили, я нахожу, что этот путь не хуже любого другого. А о том, что вам необходимы были покой и совет, вы можете говорить, не смущаясь, потому что это правда. И для этого вы можете снова приехать сюда, когда захотите, и оставаться здесь сколько угодно, как я уже не раз говорила. Но вы правы, сейчас нужно успокоить людей и прекратить поиски. Вы отдохнете, вернетесь домой и скажете, что сбежали ко мне, потому что мир и глупость мужчин — о присутствующих, понятно, не говорят! — довели вас до отчаяния. Однако идти обратно пешком — нет, этого я не допущу. Разве мы можем так плохо обойтись с женщиной, которая искала у нас приюта? Вы поедете на муле матери Марианы. Бедняжка, она теперь прикована к постели и больше ездить верхом не может. А я поеду вместе с вами, чтобы все выглядело более правдоподобно, и заодно выполню поручение, которое у меня есть к милорду аббату.
— А если меня спросят, как долго я пробыла здесь? — спросила Джудит.
— Если я буду рядом, не спросят. А если и спросят, мы не станем отвечать. Вопросы — вещь такая же гибкая, как ветки ивы, — улыбнулась сестра Магдалина, поднимаясь, чтобы отвести гостей к приготовленным для них постелям, — их можно отклонить, и никому от этого худа не будет.
Глава двенадцатая
На бледно-голубом небе поднималось солнце, и братия как раз выходила из храма после службы, когда маленькая кавалькада, возглавляемая сестрой Магдалиной, подъехала к сторожке аббатства. Это был канун дня перенесения мощей святой Уинифред, и никакие смерти, убийства, похищения и другие бедствия не могли нарушить установленный Церковью распорядок. В этом году не будет торжественного шествия из приюта святого Жиля, что на окраине Форгейта, с перенесением оттуда мощей святой Уинифред на алтарь в монастырской церкви, где они теперь хранятся постоянно, зато отслужат праздничную мессу и в течение целого дня паломникам будет открыт доступ к ковчегу святой, чтобы они могли высказать свои просьбы и попросить ее заступничества. Паломников на этот раз было не очень много, но все же странноприимный дом оказался почти полон, и брат Дэнис хлопотал, чтобы всем хватило провизии, а брат Ансельм занимался новой музыкой, которую написал в честь святой Уинифред. Ученикам и послушникам вряд ли было известно об ужасных событиях, которые последние дни будоражили город и Форгейт, а молодые монахи, даже те, кто дружил с братом Эльюриком и был глубоко потрясен его смертью, почти забыли о нем в предвкушении праздника, который обещал принести с собой дополнительные блюда к трапезе и прочие удовольствия.
Настроение брата Кадфаэля было иным. Как он ни старался сосредоточиться на литургии, он все время отвлекался, мысленно возвращаясь к вопросу: где могли прятать Джудит Перл и была ли смерть Бертреда просто несчастным случаем, как казалось на первый взгляд, или, если вспомнить череду мрачных событий, предшествовавших этой смерти, это было убийством? Но зачем было убивать парня и кто убийца? Похоже, и сомнений тут нет, что Бертред — убийца брата Эльюрика, однако все говорило за то, что он не похищал свою хозяйку, наоборот, пытался сам, в одиночку, найти Джудит и освободить, чтобы заслужить право на ее благодарность. Сторож, конечно, говорил правду, рассказывая о том, чему он был свидетелем. Бертред свалился с бруса под окном, шум поднял на ноги мастиффа, тот погнался за Бертредом, который со всех ног понесся к реке и получил на бегу удар по голове. Но только один удар, а на теле, вытащенном из воды на другом берегу, была еще одна рана, более серьезная, хотя тоже не смертельная. А что, если кто-то столкнул Бертреда в реку этим вторым ударом, после того как сторож, отозвал собаку?
Но если так, то кто мог это сделать, как не похититель, встревоженный вмешательством Бертреда и желавший скрыть следы своего преступления?
Вивиан Хинде, уехавший в Фортон к стадам помогать отцу? Вполне возможно. Скоро выяснится! Если до полудня он не вернется — а у городских ворот его ждет стража, — Хью пошлет за ним своих людей.
Кадфаэль дошел в своих размышлениях как раз до этого места, когда монахи стали выходить друг за другом из храма на свет утреннего солнца и увидели, как в ворота у сторожки въезжает сестра Магдалина на своем старом гнедом муле, который шел неторопливым и уверенным шагом. И у наездницы был тот же, что и всегда, вид исполненного спокойствия человека, который никуда не спешит и не терпит суеты, но замечает все, что происходит вокруг. Рядом со стременем сестры Магдалины шел тамошний мельник, ее доверенное лицо и помощник во всех ее делах. Рядом с этой женщиной, наверное, всегда будет мужчина, готовый выполнить любое ее пожелание.
За ними шагал еще один мул, рослый, белый, и, когда он прошел под аркой ворот, все увидели, что на нем тоже сидит женщина, но не в рясе бенедиктинки, а в темно-зеленом платье с наброшенным на голову шарфом. Высокая, стройная женщина, державшаяся в седле прямо и с большим изяществом. Благородный наклон ее головы показался Кадфаэлю удивительно знакомым.
Он остановился так неожиданно, что шедший за ним следом монах налетел на него и тоже замер. Да и аббат, возглавлявший процессию, вдруг застыл на месте от удивления.
Итак, вдова Перл вернулась, вернулась по собственной воле, когда захотела, спокойная, не очень сильно изменившаяся, вернулась, вызвав общее смятение. Она была бледнее, чем когда Кадфаэль видел ее последний раз. От природы кожа у Джудит была тонкой и прозрачной, похожей на перламутр, но сейчас она стала более тусклой, веки слегка припухли, как если бы женщина мало спала, и приобрели бело-голубой оттенок, как у снега. Однако держалась она спокойно и безмятежно, прекрасно владела собой, и не опустила глаза, когда все устремили на нее вопрошающие взгляды.
Мельник Джон подошел, чтобы помочь ей спешиться. Джудит оперлась руками о его плечи и спрыгнула на булыжник большого монастырского двора с легкостью, явно противоречащей ее утомленному виду. Аббат
