терпеливо относиться к забывчивости матери. — Это было несколько недель назад. Я увидел, что его сапоги износились до дыр. Я и до этого отдавал ему те, что сам уже не носил, — добавил он, поворачиваясь к Хью и прямо глядя во внимательные черные глаза шерифа. — Сапоги — дорогая штука.
— Нет, милый, — настаивала Агата, не слушая возражений. — Я хорошо помню. Такой день — разве можно забыть? Ты в тот же вечер заметил, что Бертред ходит почти босиком и что негоже человеку из такого дома, как наш, бегать по поручениям полуразутым.
Она говорила и говорила, не обращая ни на кого внимания, но постепенно до нее стало доходить, что ее сын стоит с побледневшим лицом, которое стало такого же цвета, как белки его обжигающе-холодных глаз, не отрываясь смотревших на мать, но не с любовью и теплом, а с ледяной, смертельной свирепостью. Приветливый голосок Агаты задрожал, она пробормотала что-то неразборчивое и замолчала. Если она ничем не помогла сыну, то, по крайней мере, убедила всех в своей собственной слепой добродетели.
— Вообще-то, кто его знает… — залепетала она трясущимися губами, пытаясь найти подходящие слова, чтобы угодить сыну и стереть с его лица это страшное выражение. — Пожалуй, я не уверена, я могу ошибаться…
Однако было уже поздно. Ненависть, сверкавшая в аквамариново-синих глазах Майлса, ослепила его мать, и слезы потекли у нее по щекам. Джудит стряхнула с себя оцепенение, в которое впала от неожиданности и потрясения, подошла к тетке и обняла одной рукой ее дрожавшие плечи.
— Милорд, разве это так важно? Что все это значит? Я ничего не понимаю. Пожалуйста, объясните…
Все и впрямь произошло столь внезапно, что Джудит не могла уследить за сказанными словами и не поняла их смысл. Лишь когда она заговорила, пришло озарение — резкое, страшное, как удар кинжала. Молодая женщина побледнела и замерла, переводя взгляд с Майлса, застывшего в молчании и осознавшего бессмысленность оправданий, на Кадфаэля, державшегося в стороне, затем на сестру Магдалину и на Хью Берингара. Губы Джудит зашевелились, беззвучно выговаривая: «Нет! Нет! Нет…» — но вслух произнести она ничего не могла.
И все же они находились в ее доме, и хозяйкой здесь была она. Посмотрев Хью прямо в лицо, без улыбки, но спокойно, она сказала:
— Я думаю, милорд, нет необходимости волновать мою тетю, мы прекрасно можем обсудить и уладить все это без нее. Тетя, тебе лучше пойти и помочь на кухне Элисон. Там полно дел, а сегодня для нее такой тяжелый день, не надо оставлять ее одну. Потом, позже, я расскажу тебе все, что нужно, — пообещала Джудит.
Если в ее словах и прозвучала нотка предчувствия чего-то ужасного, Агата не услышала ее. По- прежнему обнимая тетку, Джудит повела ее к двери, и та вышла из комнаты, наполовину успокоенная, наполовину ошеломленная, а Джудит вернулась и закрыла за собой дверь.
— Теперь можно говорить свободно. Увы, я поняла, о чем речь. Я понимаю, что о событиях, которые произошли более недели назад, два человека могут вспоминать по-разному. И я знаю, брат Кадфаэль сказал мне, что сапоги, которые были на Бертреде, когда он утонул, оставляли такой же след, как след сапога убийцы брата Эльюрика, под виноградной лозой у стены. Так что, видишь ли, Майлс, это и впрямь крайне важно выяснить, на ком были сапоги в ту ночь, на тебе или на Бертреде.
Майлса выдало лицо. На белом как мел лбу выступили крупные капли холодного пота.
— Я же сказал, что отдал их Бертреду давным-давно…
— Не так давно, — прервал его Кадфаэль. — Он не успел стоптать их по своей ноге. На подошве приметы вашей походки, а не его. Вы, конечно, помните восковой слепок, который я сделал. Вы видели его, когда приходили за госпожой Перл к бронзовых дел мастеру. Вы тогда еще спросили, что это такое и зачем нужен слепок. И в тот же вечер, по словам вашей матери, вы отдали свои сапоги Бертреду. Ведь Бертред не имел никакого отношения к истории с розой, и трудно было ожидать, что его станут расспрашивать или станут осматривать его вещи.
— Нет! — заорал Майлс, изо всех сил тряся головой. Крупные капли пота полетели у него со лба. — Не тогда! Нет! Гораздо раньше! Не в тот вечер!
— Ваша мать опередила вас и не дала солгать, — очень спокойно произнес Хью. — Не солжет и мать Бертреда. Вам лучше во всем признаться. Это зачтется, когда вы предстанете перед судом. Потому что вас будут судить, Майлс! За убийство брата Эльюрика…
Майлс сломался. Он съежился и обхватил голову руками, как бы желая одновременно и укрыть ее, и удержать от дрожи.
— Нет! — донесся сквозь пальцы его хриплый протестующий шепот. — Не убивал… нет… Он набросился на меня как сумасшедший, я не хотел убивать его, я только хотел уйти…
Вот и все. Вот и получен ответ на вопрос, просто и недорогой ценой. После таких слов отрицать свою вину Майлс уже не мог. А все остальное он выложит потом, добровольно, в надежде на снисхождение. Он сам загнал себя в ловушку и не смог этого выдержать. И все из тщеславия и корысти!
— …А может быть, и за убийство Бертреда, — безжалостно продолжал Хью тем же бесстрастным голосом.
На сей раз крика не последовало. Майлс задохнулся, пораженный, и задрожал, как в ознобе, — такого он не предвидел.
— …И, в-третьих, за попытку убить свою кузину в лесу у Брода Годрика. Ставка в игре была велика, Майлс Кольер, и ваше поведение объяснимо, если учесть все, что случилось, всех этих поклонников госпожи Перл, которые претендовали на ее руку и ее состояние, причем целиком, а не только на половину. Однако убийство пришло в голову только одному человеку — вам, ее ближайшему родственнику.
Джудит медленно отвернулась от Майлса и опустилась на скамью рядом с сестрой Магдалиной. Она обхватила себя руками, словно ей было холодно, но не произнесла ни звука, не выказала ни потрясения, ни страха, ни гнева. На ее лице застыло выражение человека, которого ограбили, кожа на высоких скулах побелела и натянулась, а взгляд серых глаз, казалось, был обращен внутрь ее самой. Так она и сидела, молча, отрешенно, а Майлс в это время беспомощно разводил руками, которые отнял от лица, ставшего тупым, вялым и дряблым, и монотонно, с усилием повторял:
— Не убивал! Не убивал! Он набросился на меня как сумасшедший — я не хотел его убивать! А Бертред утонул! Утонул! Я тут ни при чем. Я не убивал…
Но ни слова о Джудит. И он все время отворачивался от нее, как будто в ужасе, пока Хью, которого передернуло от отвращения, не поднялся и не сказал сержантам, стоявшим у дверей:
— Уведите его!
Глава четырнадцатая
Когда Майлса увели, шаги затихли и наступила тишина, Джудит шевельнулась, глубоко вздохнула и проговорила, скорее самой себе, чем кому-то:
— Никогда не думала, что увижу такое! — и добавила, обращаясь уже к присутствующим: — Это правда?
— Относительно Бертреда я не уверен, — честно ответил Кадфаэль, — и мы никогда не сможем доказать его вину, если только он сам не расскажет, а я думаю, так он и сделает. А относительно брата Эльюрика — сомнений нет. Вы слышали, что сказала ваша тетка, когда Майлс понял, что против него есть улика. Сапоги! Чтобы снять с себя подозрение, он отдал их. Мне кажется, тогда он и не думал взваливать вину на Бертреда. Наверное, он поверил, что вы и впрямь уйдете в монастырь, а лавка и все дело останутся у него. Значит, стоило, как он считал, попытаться расторгнуть сделку с аббатством и вернуть в свою собственность дом в Форгейте.
— Но он никогда не уговаривал меня постричься в монахини, — растерянно сказала Джудит. — Скорее, наоборот. Впрочем, время от времени он касался этого вопроса, значит, думал о нем.
— А в ту ночь он убил, хотя вовсе не собирался этого делать. Я уверен, тут он говорит правду. Так уж получилось, и исправить ничего нельзя. Неизвестно, как бы он поступил, если бы вовремя услышал, что вы собрались идти к милорду аббату, чтобы отказаться от всякой платы за дом. Но он ничего об этом не знал, а потом уже было поздно: появился еще один человек, захотевший помешать вам исполнить это желание. Отчаяние Майлса было искренним, это несомненно, он безумно хотел найти вас, он боялся, что вы можете уступить и отдать похитителю себя и свое состояние. Тогда он, Майлс, останется ни с чем, у него появится новый хозяин — и никакой надежды на власть и богатство — то, ради чего он стал убийцей.
