семнадцати-восемнадцати с открытым жизнерадостным лицом, то ли его паж, то ли просто чей-то сын, за ним пешком следовали псари, держа собак на своре. Подбежавший грум принял у Одемара повод, юноша стоял наготове, чтобы забрать плащ. Через несколько минут лошадей уже вели в конюшню, а собак на псарню. Молодой Люк приблизился к Одемару и, по-видимому, передал ему поручение своей госпожи, потому что Одемар кивнул и сразу же направился к ее дому. Взгляд его упал на Кадфаэля, почтительно стоявшего в сторонке. На мгновение Кадфаэлю показалось, что сейчас он остановится и заговорит с ним, но Одемар передумал и вошел в дом.
Судя по всему, Аделаис со своими слугами должна была приехать сюда еще два дня назад. Им не было нужды оставаться где-либо на ночевку, потому что расстояние от Ченетского леса до Элфорда нетрудно покрыть на лошадях за один день, стало быть, с сыном она уже могла успеть наговориться. Какие такие новости могли появиться у Аделаис с тех пор, как она последний раз виделась с Одемаром? Только одна — приход двух монахов из Шрусбери. Этот приход ей и надо было как-то ему объяснить. В момент смерти Бертрады Одемар, очевидно, находился в Элфорде. Ему, как и всем остальным, было сказано, что она умерла от лихорадки. Печальное событие, но вообще-то совершенно рядовое. От лихорадки нигде не убережешься — ни в крестьянском, ни в графском доме. И женщина с характером Аделаис никогда не стала бы посвящать юного сына в такую ужасную тайну. Конечно, он ничего не знает об истинных причинах смерти своей сестры. Об этом может знать старая доверенная служанка, ведь Аделаис трудно было бы обойтись тогда без чьей-либо помощи, а та, вероятно, уже давно упокоилась вечным сном.
Если все это так, тогда нет ничего странного, что Аделаис из кожи вон лезет, чтобы помочь Хэлвину выполнить свой обет, а затем поскорее спровадить их со двора, и прилагает все силы, стараясь оградить монахов от праздного любопытства и чьих бы то ни было вопросов, не исключая даже священника элфордской церкви. Теперь понятно, почему она с такой настойчивостью требует от них с Хэлвином заверений, что они никому не проговорятся и не назовут имя Бертрады. Понятно, почему она так гнала лошадей, чтобы успеть в Элфорд до их прихода. И не приходится удивляться, продолжал размышлять Кадфаэль, что, куда ни повернись, Аделаис всегда оказывается между незваными гостями из Шрусбери и всеми остальными. Они с Хэлвином живут там, куда она их поместила, именно ее верные слуги, а не слуги сына кормят и поят их. Трудно винить Аделаис за все эти объяснимые в ее положении предосторожности.
Завтра же отправляемся домой, решил Кадфаэль, а если Хэлвин после бессонной ночи не сможет долго идти, найдем поблизости какое-нибудь пристанище и он передохнет там до утра. Но мы должны уйти, чтобы эта несчастная наконец успокоилась.
Когда Одемар пошел к матери, юноша, приехавший вместе с ним, не сдвинулся с места, а перекинув плащ своего господина через плечо, стоял и с некоторым удивлением смотрел ему вслед. Голова паренька была непокрыта и волосы на фоне черного плаща казались просто соломенными. Через годик-другой мальчишеская неловкость и угловатость сменятся уверенной мужественностью, мускулы нальются силой, но пока об этом можно только догадываться. Когда Одемар закрыл за собой дверь, юноша перевел свои синие глаза на Кадфаэля, с детской непосредственностью оглядел его с головы до ног, а потом не спеша направился к дому Одемара.
«Наверное, это и есть тот самый Росселин, о котором говорила Аделаис», — мелькнуло в голове у Кадфаэля. Если судить по внешности, не похоже, чтобы он принадлежал к роду де Клари, однако то, что он не слуга, тоже сразу видно. Скорее всего, сын какого-нибудь вассала, пославшего его к своему господину, чтобы тот научил мальчика владеть оружием. Кроме того, прежде чем отправиться в большой мир, любому юноше полезно сначала получить опыт светской жизни и улучшить свои манеры, живя в доме такого мудрого и могущественного правителя, как лорд Одемар де Клари. У него, наверное, помимо Росселина есть еще такие воспитанники.
К вечеру заметно похолодало, задул ледяной ветер, пошел мелкий дождь со снегом. До вечерни оставалось не так много времени. Кадфаэль поежился и заторопился к Хэлвину. Тот уже проснулся и лежал в сосредоточенном молчании, ожидая, когда он сможет до конца исполнить данный им обет.
Аделаис обо всем позаботилась. Никто не нарушал их одиночества, никто не лез с расспросами и не допытывался, зачем они здесь. Перед вечерней Люк принес им поесть, а после окончания службы все вышли из церкви и оставили их одних. Вряд ли они действительно кого-нибудь интересовали. Слуги давно привыкли к постоянному потоку самых разнообразных гостей со всякого рода просьбами и нуждами, поэтому намерение двух бенедиктинцев провести ночь в церкви никого не удивило. Если монахи из аббатства святых Петра и Павла желают молиться до утра в церкви святого Петра — что ж тут странного или необычного? Тем более, что это их личное дело и никого другого не касается.
Итак, Хэлвин добился того, чего хотел. Он категорически отверг предложение Кадфаэля постелить под ноги плащ или хотя бы надеть его на себя (в церкви стоял пронизывающий холод). Он собирался испить полную чашу страданий за свои грехи. Кадфаэль помог Хэлвину опуститься на колени перед усыпальницей и пристроился чуть в сторонке, оставляя его одного с Бертрадой и всевышним, который, должно быть, с состраданием глядел сейчас из поднебесья на своего преданного покорного слугу.
Ночь длилась бесконечно. Лампада на алтаре если и не согревала воздух, то освещала душу ярким маленьким огоньком, мерцающим в кромешной тьме. Час за часом проходил в молчании, в воздухе висело неизъяснимое напряжение, создаваемое тяжелым дыханием Хэлвина и безостановочным движением его губ. Слов не было слышно, они, как бы это сказать, — ощущались. Где он черпал эти слова, обращенные к своей возлюбленной Бертраде, неизвестно, но поток их не иссякал ни на минуту. Неукротимая воля и фанатичное стремление исполнить обещанное помогли Хэлвину продержаться до утра, не обращая внимание на жестокие боли в ногах, которые начали мучить его еще до наступления полуночи.
Когда Хэлвин наконец открыл глаза и с трудом расцепил сомкнутые руки, на улице было уже совсем светло. Жители Элфорда в большинстве своем проснулись и принялись за привычные утренние хлопоты. Невидящим взором смотрел Хэлвин на светлое небо в узком окне, с трудом возвращаясь к действительности. Он попытался пошевелиться, но тело его настолько застыло и окоченело, что даже руки не хотели слушаться. Кадфаэль обнял Хэлвина за плечи, помогая ему встать, но и относительно здоровая нога (не говоря уже об искалеченной) отказывалась разогнуться и он повис на руках у Кадфаэля мертвым грузом. Неожиданно послышались чьи-то быстрые легкие шаги, белокурая голова склонилась над плечом Хэлвина и кто-то подхватил его с другой стороны. Вдвоем им удалось поставить беднягу на ноги и поддерживать в вертикальном положении, пока кровь не заструилась быстрее в его жилах, вызывая острую боль в онемевших конечностях.
— Во имя всего святого! — негодующе воскликнул Росселин, ибо это был именно он. — Зачем ты мучаешь себя, словно тебе еще мало?!
Хэлвин недостаточно пришел в себя, чтобы хоть как-то откликнуться на слова юноши. А Кадфаэль, который про себя счел реакцию Росселина вполне здравой и разумной, вслух практично заметил:
— Подержи-ка его, пока я подниму костыли. Да благословит тебя господь, ты появился как нельзя вовремя. А ругать его без толку — он выполнял обет.
— Глупый обет! — отрезал Росселин со свойственной юности категоричностью. — Кому от этого стало лучше?
Но, несмотря на искреннее возмущение, он заботливо обхватывал Хэлвина за плечи и встревоженно заглядывал ему в лицо.
— Ему стало лучше, — ответил Кадфаэль, подсовывая костыли Хэлвину под мышки и начиная растирать его негнущиеся пальцы. — Глядя на него, поверить в это трудно, но ты все же поверь. Ну вот, теперь он будет сам опираться на костыли, а ты только придерживай. Тебе в твоем-то возрасте легко говорить о глупых обетах, ты спишь ночью спокойно, ни о чем не сожалея и ни в чем не раскаиваясь. Кстати, откуда ты взялся? Кто тебя прислал? — спохватившись, осведомился Кадфаэль, с интересом разглядывая юношу — уж больно тот не подходил на роль доверенного посланника Аделаис — слишком юн, слишком прямодушен, слишком наивен.
— Никто, — лаконично ответил Росселин, а затем, смягчившись, пояснил: — Сам пришел — из любопытства.
— Вполне естественное побуждение, — согласился Кадфаэль. Ему ли не знать, сколь часто он сам впадал в тот же соблазн.
— Видишь ли, утром у меня никакой срочной работы не было, а Одемар сейчас занят с управляющим.
