близкими, как ты сейчас рассказал со слов шерифа, то это станет еще одним ударом для юноши. Лучше бы он как можно дольше оставался в неведении. Но он — взрослый человек и, как и все мы, должен нести свой крест.
Вышло так, что уже на второй день пребывания Сулиена в здешнем монастыре он лицом к лицу столкнулся с Руалдом, когда выходил из садика, где трудился вместе с Кадфаэлем. Сулиен уже видел Руалда на богослужении в церкви среди других братьев. Раз или два он поймал его взгляд и широко улыбнулся, выражая свою радость, но ответом ему был лишь короткий неулыбчивый взгляд, исполненный вежливой приязни и без намека на прежнюю дружбу. Теперь же они одновременно вышли в большой двор и сошлись у южных монастырских ворот. Сулиен шел из садика, за ним следовал Кадфаэль, а Руалд появился со стороны лазарета. У Сулиена была по-юношески упругая, стремительная походка — теперь его ноги отдохнули, волдыри и царапины больше не мучили его, и он завернул за угол высокой самшитовой изгороди с такой поспешностью, что почти налетел на Руалда, задев его плечом. Оба резко остановились и, отступив на шаг, поспешили принести друг другу извинения. Здесь на открытом пространстве, ранним утром, когда солнце еще только всходило, они встретились как друзья.
— Сулиен! — протянув руки, с радостной улыбкой воскликнул Руалд и, обняв юношу, прижался щекою к его щеке. — Я видел тебя в церкви в первый же день. Как я рад, что ты здесь, что с тобой ничего дурного не случилось!
Сулиен молчал несколько секунд, внимательно оглядывая Руалда с головы до ног, пораженный его умиротворенным обликом и удивительно кротким выражением лица, появившимся у его старшего друга с тех пор, как тот решил стать монахом. Никогда раньше, когда он был женат и занимался гончарным ремеслом, Руалд не выглядел таким счастливым и довольным жизнью. Кадфаэль, стоя с другой стороны самшитовой изгороди, окидывал обоих проницательным взглядом. Вот уж кто не сомневался в правильности своего выбора, так это Руалд. Казалось, он излучает чистую радость, которую чувствовали все, кто находился с ним рядом. Всем, кто ничего не знал о том, что он главный подозреваемый — за неимением других, — казалось, что счастье его безраздельно. И подлинным откровением для брата Кадфаэля было то, что Руалд и в самом деле был счастлив! Чудеса, да и только!
— А как ты? — спросил Сулиен, охваченный воспоминаниями, — Ты здоров? Доволен? Вижу, что доволен.
— Да, у меня все благополучно, — с улыбкой сказал Руалд. — Все очень хорошо. Лучше, чем я того заслуживаю.
Он взял юношу за рукав, и оба направились в церковь. Кадфаэль медленно шел за ними на некотором расстоянии, чтобы они могли поговорить без свидетелей. Он видел, как Руалд с живостью что-то рассказывал юноше, а тот кивал и улыбался в ответ. Руалд уже знал, что случилось перед уходом Сулиена из Рэмзи — об этом быстро стало известно всей монастырской братии. Но он даже не подозревал, что у Сулиена пошатнулась вера в правильность своего выбора, и, конечно, не собирался рассказывать ему о находке на Земле Горшечника. При взгляде на этих двоих — юношу с упругой походкой и идущего рядом тяжелой поступью человека средних лет, — казалось, что это идут отец с сыном, а для Руалда Сулиен и был как сын, и ему не хотелось, чтобы его собственные тревоги омрачили ясные горизонты веры юного послушника.
— Рэмзи возродится, — уверенно говорил Руалд, — верь мне, зло будет изгнано оттуда. Правда, надо запастись терпением. Я постоянно молюсь о твоем аббате и братии.
— Я тоже, — с печальным вздохом сказал Сулиен. — Пока шел сюда — не переставая молился. Я счастлив, что вырвался из этого кошмара. Но деревенскому люду приходится гораздо хуже — беднягам негде искать убежища.
— И о них мы молимся. Час расплаты настанет. Рэмзи будет отвоеван!
Они подошли к входу в церковь и остановились в нерешительности: Руалд должен был идти на хоры, а Сулиен вниз, к послушникам. И тут Руалд решился. Его голос звучал по-прежнему ровно и мягко, но из какого-то глубоко спрятанного в его сердце родника чувств прорвалась печальная нота, подобная звону далекого колокольчика.
— Сулиен, — сказал Руалд, потянув юношу за рукав. — Ты случайно не слышал что-нибудь о Дженерис, после того как она исчезла? Никто тебе о ней не рассказывал?
— Нет! Не слышал ни одного слова, — торопливо ответил Сулиен, отчего-то с дрожью в голосе.
— Я тоже не слышал. Я этого не заслужил, конечно, но мне бы сказали, если б что-нибудь о ней стало известно. Она так любила тебя всю твою жизнь, играла с тобой, когда ты был малышом, и я подумал, может… Мне бы так хотелось думать, что у нее все благополучно.
Сулиен стоял, опустив глаза. Молчание длилось долго. Наконец он очень тихо сказал:
— Бог свидетель, и мне бы тоже этого хотелось!
Глава пятая
Брату Жерому не нравилось, что он в последнее время не знает всего, что происходит внутри монастырских стен. Чутье подсказывало ему, что аббат Радульфус знает гораздо больше о послушнике из Рэмзи, чем он сообщил братии на собрании капитула. Правда, аббат поведал о судьбе Рэмзи и о терроре в соседних с ним графствах. Он выразил надежду, что Сулиен, принесший эти вести и нашедший здесь прибежище, сумеет отдохнуть в мире и тишине и оправиться от пережитых волнений. Конечно, это пожелание говорило о здравом смысле аббата и добром отношении к молодому послушнику. Однако ведь всем было известно, кто такой Сулиен. И прямо-таки напрашивалась связь между его появлением в обители, историей о мертвой женщине, найденной на Земле Горшечника, и тучами, сгущавшимися над головой брата Руалда. Все гадали, посвящен ли Сулиен во все подробности этого дела, и если да, то какое впечатление это произвело на него. Что думает молодой Блаунт о бывшем арендаторе его отца? Не потому ли аббат Радульфус особо подчеркнул, что Сулиен нуждается в тишине и покое, — и поэтому ежедневно трудится не со всей братией, а отдельно от них? Особенно занимало всех, видится ли Сулиен с Руалдом и о чем они говорят.
Да, история эта занимала многих, и не только Кадфаэль видел, как они оба входили в церковь, о чем-то спокойно беседуя, потом расстались и каждый занял свое место, сохраняя при этом прежнее выражение лица. А после службы они разошлись по своим делам — походка у обоих была ровная, лица спокойные. Брат Жером жадно наблюдал за ними, но ничего нового для себя не открыл, и это его очень огорчало. Он многие годы гордился тем, что знает буквально все, что происходит в аббатстве Святых Петра и Павла и далеко за его пределами. Если он не выяснит все детали этой загадочной истории, может пострадать его репутация, а главное — его авторитет в глазах приора Роберта. Чувство собственного достоинства не позволяло Роберту совать свой аристократический нос в каждый темный угол, но он рассчитывал, что Жером, как всегда, доложит ему обо всем происходящем в монастыре. Жером хорошо представлял себе, как отливающие серебром тонкие брови приора сдвинутся на переносице или поднимутся вверх — таким образом он выразит свое неудовольствие, если обнаружится, что его надежный источник с безошибочным нюхом на этот раз оказался не на высоте.
В тот день брат Кадфаэль отправился в путь с сумой, полной лекарственных трав, — проведать нового больного в приюте Святого Жиля и пополнить больничную аптеку. Он оставил свой садик на двух помощников. Одного из них — брата Винфрида — было хорошо видно: он перекапывал грядки с увядшими растениями, готовя их к зиме. Брат Жером решил воспользоваться удобным случаем — отсутствием Кадфаэля — и направился прямо в садик.
Обойтись без предлога он не мог, и такой предлог нашелся. Жером вспомнил, что брат Петр, повар, просил у него лука для стола аббата, а луковицы, недавно выкопанные, сушились на подносах в кладовке Кадфаэля. В ином случае Жером поручил бы кому-нибудь другому сходить за луком, но сегодня он отправился туда собственной персоной.
В сарайчике, где Кадфаэль хранил травы и лекарственные препараты, Сулиен прилежно сортировал сухой горох для посадки в будущем году. Горошины с пятнышками он откладывал в сторону, а отборные бросал в глиняный кувшин — почти наверняка его сделал брат Руалд, когда еще был местным гончаром. Жером довольно долго наблюдал за юношей с порога, прежде чем войти и прервать его работу. Подозрения его усилились: видно, тут происходит нечто, о чем он, Жером, осведомлен недостаточно. Во-первых, почему аббат позволяет Сулиену ходить с такой пышной кудрявой шевелюрой? Это казалось брату Жерому верхом неприличия. Далее — юноша продолжал свое нехитрое занятие, будучи по виду совершенно спокойным.
