выходу через западные двери храма. Кадфаэль вышел через дверь с южной стороны и теперь, стоя на дворе, спокойно ожидал, когда братья разойдутся выполнять свои обязанности. Брат Кадфаэль не удивился, когда при виде его Пернель насторожилась и глаза ее заблестели. Она сделала по направлению к нему всего один шаг, явно желая остановить Кадфаэля:
— Можно мне поговорить с вами, брат? Я получила разрешение от лорда аббата. — Тон ее голоса был деловой и решительный, но при этом она тщательно избегала проявить хоть малейшую неучтивость. — Я отважилась обратиться к нему только что — он после службы шел к себе. Кажется, лорду аббату уже известно мое имя. Его он мог узнать только от вас, — так я считаю.
— Наш настоятель полностью осведомлен обо всех подробностях того дела, которое привело меня к вам, — сказал Кадфаэль. — Он, как и все мы, заботится о справедливости по отношению как к живым, так и к мертвым.
— Он был приветлив со мной, — сказала Пернель, и вдруг лицо ее озарилось улыбкой. — Теперь мы соблюли все формальности, значит, я снова могу дышать свободно. Где мы сможем поговорить?
Кадфаэль повел их в свой сарайчик: слишком холодно, чтобы беседовать в саду. Воздух в сарайчике согрелся от жаровни, дощатая дверь была открыта настежь; недалеко, возле изгороди, брат Винфрид вскапывал участок земли. Гуннильд на приличном расстоянии стояла внутри сарайчика — и даже приор Роберт не усомнился бы в пристойности подобной встречи. Какой умницей оказалась Пернель, обратившись прямо к настоятелю, знавшему, какую роль она сыграла в истории с освобождением Бритрика, и, безусловно, не видящему оснований порицать ее за это. Разве она уже не продвинулась вперед по пути спасения и души? Теперь ей хотелось, чтобы брат Кадфаэль узнал об этом.
— Ну вот, — сказал Кадфаэль, помешивая угли в жаровне, чтоб огонь горел ярче. — Садитесь обе и чувствуйте себя как дома. Расскажите, что было у вас на уме, когда вы решили приехать сюда на службу, хотя в ваших краях есть своя церковь и священник? И эта церковь, как и церковь в Аптоне, принадлежит нашей обители Святых Петра и Павла. Ваш священник — человек редких добродетелей и учености, — об этом мне говорил брат Ансельм, его друг.
— Да, это так, — подтвердила Пернель, — и вы не думайте, что я серьезно не говорила с отцом Амвросием и не исповедовалась ему перед тем, как приехать сюда сегодня.
Пернель сидела на конце скамьи, у стены сарайчика, собранная, подтянутая. Ее светлое личико особенно выделялось на фоне темной деревянной стены. Она откинула капюшон плаща и, улыбнувшись, пригласила Гуннильд сесть рядом. Та, легким движением выступив из темноты, села на другой конец скамьи, оставив промежуток между собою и Пернель, словно подчеркивая этим разницу в их статусе, но в то же время давая понять, какая глубокая связь существует между нею и ее госпожой.
— Это благодаря отцу Амвросию я сегодня здесь, — сказала Пернель. — Отец Амвросий несколько лет учился в Бретани. А вы, брат, знаете, день какого святого мы празднуем сегодня?
— Как будто знаю, — сдерживая улыбку, отвечал Кадфаэль, с помощью мехов усмирял пылающий в жаровне огонь. — Он, подобно мне, родом из Уэльса, валлиец, и жил недалеко от нашего графства. Ведь он — святой Тисилио?
— А вам известно, что рассказывают о нем? Будто он скрылся в Бретани, чтобы избежать преследования со стороны одной женщины? Там, в Бретани, говорят о его жизни то же самое. Вы услышите об этом сегодня во время трапезы и перед началом поста. Но известен он там под другим именем. Они зовут его Сулиен.
— О нет, — сказала она, заметив пристальный взгляд Кадфаэля, устремленный на нее, — я не усмотрела в этом совпадении знака небес, когда отец Амвросий рассказал мне об этом. Просто само имя побудило меня к действию — ведь прежде я только размышляла, но не решалась ничего предпринять. Вот я и подумала: а почему бы мне не приехать именно в этот день? Его день? Вы, брат, наверно, считаете, что Сулиен Блаунт — не тот человек, каким хочет казаться, и не так уж он откровенен. Я долго об этом думала и задавала себе те же вопросы. Так складываются обстоятельства, что Сулиена могли подозревать в том, что ему слишком многое известно о мертвой женщине, которую нашли ваши монахи, вспахивая Землю Горшечника. Да, он слишком много знает. А может быть, даже и виновен, не правда ли?
— Конечно, он весьма осведомлен, это так, — сказал Кадфаэль. — А насчет его вины — это всего лишь предположение. Впрочем, основания подозревать его, к сожалению, имеются.
Он был в долгу перед нею за ее откровенность, и она могла ожидать от него того же.
— Не расскажете ли вы мне, — попросила она, — всю эту историю в подробностях? Ведь я знаю лишь то, о чем болтают вокруг. Помогите мне понять, какого рода опасность ему угрожает? Виновен он или нет? Но ведь он, во всяком случае, не позволил, чтобы другой человек был несправедливо осужден!
И Кадфаэль честно поведал ей все, начиная с того момента, когда монахи провели плугом на поле первую борозду. Она внимала ему, нахмурившись и вся обратившись в слух. Она отказывалась верить, что в юноше, посетившем ее с такой благородной целью, таится нечто порочное. Но одновременно не могла она и не считаться с теми доводами, которые побуждали других подвергать его слова сомнению. В конце рассказа она испустила глубокий вздох и закусила губу, раздумывая над услышанным.
— А вы признаете за ним вину? — спросила она прямо, пристально глядя на Кадфаэля.
— Я полагаю лишь, что он знает нечто такое, о чем не считает нужным никому рассказывать. Больше я ничего не могу вам сказать. Все зависит от того, рассказал ли он нам правду о том кольце.
— Но брат Руалд ему доверяет? — спросила она.
— Несомненно.
— Он ведь знает его с младенческих лет?
— В какой-то мере — да, — с улыбкой ответил Кадфаэль. — Конечно, он гораздо лучше нас знает этого молодого человека и явно не подозревает его ни в чем дурном.
— Я — тоже. Но одно не выходит у меня из головы, — очень серьезно сказала Пернель. — По-вашему, он знал об этой истории с покойницей еще до того, как отправился навестить родных в Лонгнер? Хотя сам он утверждает, что только в Лонгнере об этом узнал? Если вы правы, если ему все рассказал брат Жером еще до того, как Сулиен пошел за разрешением к аббату Радульфусу, почему он умолчал о кольце, не сообщил того, что должен был сообщить? К чему надо было ждать следующего дня? Получил ли он это кольцо недавно, как он рассказывал, или оно принадлежало ему с давних пор, но он мог бы избавить брата Руалда еще от одной мучительной ночи. Если он человек с такой нежной душой, каким кажется, отчего он заставил другого нести такую тяжкую ношу еще один лишний день?
Это было единственное соображение, таившееся в глубине сознания Кадфаэля, которое он никак не мог истолковать. Если Пернель тоже недоумевает по этому поводу, пусть она поделится с ним своими мыслями. Ведь над этой загадкой Кадфаэль до сих не слишком раздумывал. И он сказал ей прямо:
— Я не двигался в этом направлении. Это повлекло бы за собой необходимость расспрашивать брата Жерома, а мне не хотелось бы этого, пока у меня не созреет уверенность в основательности моих подозрений. Но на ум приходит лишь одна причина: по тем или иным соображениям Сулиену хотелось убедить всех, что он услышал о случившемся только в Лонгнере.
— Отчего бы это? — недоуменно спросила она.
— Полагаю, ему хотелось поговорить с братом до того, как принять относительно своего будущего то или иное решение. Он ведь долго отсутствовал. И ему надо было увериться, что его семье ничто не угрожает после этой истории, о которой он только что узнал. Естественно, что он хотел позаботиться об их интересах, тем более, что не виделся с родными так долго.
С этим она согласилась, многозначительно кивнув головой:
— Конечно, его это заботит, но я вижу еще и другую причину, отчего он медлил с признанием. Уверена, вы думаете так же.
— И в чем эта причина?
— А в том, что у него тогда еще не было кольца, — решительно заявила Пернель. — Он не мог его показать потому, что оно находилось в Лонгнере. И он поехал туда за ним.
Она высказала это с такой прямотой и смелостью, что Кадфаэль не мог не оценить этого. У нее было твердое мнение, что Сулиен невиновен, и доказать это всему миру было ее единственной целью. Но вера Пернель в спасительность правды неудержимо влекла ее искать эту правду. Она была убеждена, что правда окажется на ее стороне.
— Я знаю, — сказала она, — что это объяснение вроде бы еще больше вредит ему, но это не так. Ведь
