— Правильно. Ты знаешь не больше, чем другие. И все же, когда ты пришел сюда из Рэмзи и услыхал, что мы нашли на Земле Горшечника мертвую женщину, ты знал, что это должна быть она.
— Знал, — отвечал Сулиен с горечью, — что таково было общее мнение. Но не знал, так ли это.
— Что же получается, Сулиен? Ты не знал о тайне и, стало быть, не мог знать, что это не Дженерис. И все же ты вдруг счел нужным выдумать лживую историю и предъявить кольцо, которое она тебе дала — как ты теперь говоришь — для того, чтобы доказать, что она жива и находится далеко отсюда, и этим подтвердить твои слова и снять подозрения с брата Руалда. Получается, ты не знал точно, виновен он или невиновен, потому что, согласно истории, которую ты теперь нам поведал, ты не знал, жива она или мертва, и, значит, не знал, убил он ее или не убил.
— Нет! — воскликнул Сулиен, от возмущения даже подавшись вперед. — Это я знал, потому что знаю его. Нельзя было даже помыслить, что он был способен поднять на нее руку, а тем более — убить!
— Счастлив тот, чьи друзья так в нем уверены! — сухо заметил Хью. — Очень хорошо. Теперь пойдем дальше. У нас нет причины тебе не верить. Ты ведь доказал, не так ли, что Дженерис жива? Поэтому обратимся к другим возможным поворотам дела, отыщем другую женщину, часто посещавшую здешние края, которую за последнее время никто не встречал. И что же? Ты и к этому тоже приложил руку. Услышав об аресте разносчика, ты тут же принялся искать тот дом, где бы эта женщина могла найти себе приют на зиму, где могли бы подтвердить, что она жива. Сомневаюсь, что ты надеялся встретить ее в этих краях. Но уверен, что ты этому обрадовался. Это означало, что тебе не надо появляться на сцене — она могла выступить от своего имени, услышав, что какого-то человека обвиняют в ее убийстве. Итак, Сулиен? Должны ли мы считать твою руку за руку Господню и видеть в твоих действиях чистую любовь к справедливости, или есть более земная причина? Ты так вроде бы убедительно доказал, что усопшая не могла быть Дженерис, так почему ты был столь уверен, что она и не Гуннильд? Два похожих случая — это уже слишком, чтобы в них можно было поверить! Существование Гуннильд было доказано, она явилась, она сказала свое слово, так что сомневаться не приходится. А о том, что Дженерис жива, мы знаем только с твоих слов. А слова твои, оказывается, лживы. Я думаю, нам не следует долее искать имя женщины, найденной на Земле Горшечника. Отказывая ей в имени, ты тем самым сам назвал ее!
Сулиен крепко стиснул зубы, словно в знак того, что больше не вымолвит ни слова. Слишком поздно было придумывать новую историю.
— Думаю, — сказал Хью, — когда ты услыхал, что именно монастырский плуг извлек из земли, ты ни одной минуты не сомневался, кто эта женщина. Думаю, ты отлично знал, что она там лежит. И ты был совершенно уверен, что Руалд не убивал ее. О, в это я верю! Но на полную уверенность, Сулиен, один Господь имеет право, лишь Он один знает все с достоверностью. Один Господь и ты — вы знаете, кто был убийцей.
— Сын мой, — нарушил молчание аббат Радульфус, — ответь нам, если тебе есть что сказать. Не упорствуй, и если на душе твоей лежит вина — признайся в ней. Если же ты невиновен, так и скажи, потому что подозрение падает на тебя. В твою пользу говорит то, что ты не заставил другого человека, будь он друг тебе или посторонний, нести бремя чужой вины. Лгать в таком деле негоже. Лучше избавить от подозрения всех прочих и сказать прямо: я тот самый человек, не ищите другого!
Воцарилось молчание. На этот раз оно длилось гораздо дольше, и Кадфаэль ощутил, как мертвая тишина в приемной давит на него, стесняет дыхание. Сумрак за окном сгустился в бесформенное свинцово- серое облако, вобравшее в себя все краски мира. Сулиен сидел неподвижно, откинувшись к стене. Сквозь полуопущенные веки была видна тусклая голубизна его глаз. Наконец он зашевелился, поднял руки и стал тереть пальцами щеки, словно холодное отчаяние сковало все его тело и, прежде чем заговорить, он должен был избавиться от парализующего его холода. Когда же он заговорил, голос его звучал негромко и рассудительно. Он поднял голову и встретил взгляд Хью с хладнокровием человека, занявшего определенную позицию, менять которую не намерен.
— Ну что ж, да, я солгал и солгал дважды, но мне нравится лгать не больше, чем вам, лорд шериф. Если я заключу с вами сделку, клянусь — я честно выполню все условия. Пока я еще ни в чем не признался. Я вам все расскажу об убийстве, но при одном условии!
— Условии? — переспросил Хью. От удивления его черные брови взметнулись вверх.
— Условие это ничуть не отразится на моей будущей судьбе, — ответил Сулиен мягко, словно он приводил разумный довод, с которым все здравомыслящие люди обязаны немедленно согласиться. — Единственное, чего я хочу, — это чтобы моя матушка и моя семья не терпела из-за меня бесчестья. Отчего нельзя заключить сделку относительного того, что касается жизни и смерти, раз это может пощадить невиновного и наказать виноватого?
— Ты предлагаешь свое признание, — сказал Хью, — в обмен на то, что вся эта история будет замята?
Тут из-за стола встал аббат Радульфус, руки его были негодующе воздеты вверх.
— Если речь идет об убийстве, никаких сделок быть не может! Ты должен взять назад эти слова, сын мой, иначе ты только усугубишь свою вину.
— Нет, — возразил Хью, — пусть он говорит. Каждый имеет право на то, чтобы его выслушали. Продолжай, Сулиен! Что ты нам предлагаешь и о чем просишь?
— Все просто. Вы меня вызвали сюда, в монастырь, где я принял решение покинуть Орден. — Сулиен произносил эти слова тем же спокойным, размеренным тоном. — Так будет ли слишком странно, если я опять изменю решение и вернусь в монастырь как кающийся грешник? Я уверен, что лорд аббат примет меня.
Аббат Радульфус нахмурил брови. Его возмутило не только злоупотребление его властью, которое он воспринял как оскорбление, но и ни с чем не сравнимая легкость, сквозившая в голосе юноши.
— Моя матушка смертельно больна, — продолжал Сулиен, — у брата — безупречное имя, такое же, как и у нашего отца. Брат женат и в будущем году ожидает наследника, и он никому не причинил зла. Прошу вас именем Господа, оставьте их в мире и покое. Пусть их доброе имя и репутация останутся по-прежнему незапятнанными. Скажите им, что я раскаялся в своем отречении и возвращаюсь в монастырь, что теперь меня отсылают к аббату Уолтеру, что я должен отыскать его, подчиниться его повелению и заслужить свое возвращение в Орден. Мои родные этому поверят. Устав до трех раз позволяет заблудшему возвратиться и быть вновь принятым в монастырь. Сделайте это для меня, и я расскажу вам все, что знаю об убийстве.
— Значит, взамен твоего признания, — сказал Хью, предостерегающим жестом давая знак аббату хранить молчание, — я должен не только отпустить тебя на свободу, но и вернуть назад, в монастырь?
— Я же этого не сказал. Я имел в виду, что они этому поверят. Сделайте это для меня, — голос Сулиена звучал искренно, его лицо было белей его белоснежной рубашки, — и я приму любую смерть, какую вы назначите, — заройте меня в землю и позабудьте.
— Даже без суда?
— А чем мне поможет суд? Я хочу одного: чтобы родные пребывали в покое и ничего не знали. За жизнь надо платить жизнью.
Это превышало всякую меру — только закоренелый грешник отважился бы предложить такое человеку, подобному Хью, проявлявшему на своем посту неизменную твердость и скрупулезность, когда дело касалось закона. Но Хью сохранял спокойствие, искоса бросая на аббата быстрый взгляд и барабаня по столу пальцами, — видно, он что-то серьезно обдумывал. Кадфаэль плохо себе представлял, о чем думал Хью, и не догадывался, каким образом тот выйдет из положения.. Одно было ясно: такая сделка состояться не может. О том, чтобы хладнокровно и тайно уничтожить человека, независимо от того, убийца он или нет, нельзя было даже помыслить. Лишь неопытный мальчишка, ходящий на помочах, способен был сделать такое предложение или же лелеять надежду, что его слова примут всерьез. Вот что он имел в виду, когда говорил, что обо всем заранее позаботился. «Эти дети» — думал Кадфаэль, внезапно охваченный возмущением, — как они отваживаются с таким рвением ранить и оскорблять своих близких, а себе наносить такой вред!»
— Во мне пробудился интерес к твоей персоне, Сулиен, — сказал Хью наконец, не сводя с юноши глаз. — Однако мне надо узнать подробности об этой смерти, прежде чем я тебе отвечу. Имеется кое-что, способное уменьшить твою провинность. Я тебе предлагаю извлечь из этого пользу для себя — ради того, чтобы и у тебя, и у меня воцарился на душе мир, что бы ни случилось впоследствии.
