восьми никогда не поспишь, а уж в палатке и подавно. Разделся и нырнул в море. Лето. Море. Крым.
Пошел налево, на холмы, посмотреть, кто там стоит. Народ есть, но я практически никого не знаю, кроме Сережи Сольми. Как раз кушать садились.
— Будешь хавать, Ринго? — радушно пригласил Сольми.
Я не отказался. Ложка и миска, по мангупским традициям, всегда с собой.
Суп оказался просто бесподобным. Густой мясной бульон с немного необычным привкусом, с картошечкой, макаронами.
— Спасибо, пиплы, накормили! А что за бульон? Курица?
Хиппы ржут, но не колются. Сам стал оглядываться — и обмер. На воткнутых в землю колах, как головы в фильмах про пиратов, висели шкурки ежей.
Чертыхнувшись и не попрощавшись, я скатился с холма, и меня стошнило.
Накормили, сволочи. Как же жалко ежиков!
Расстроенный, вернулся в наш лагерь. Пока ходил туда-сюда, сгорел на солнце. Закутался, по тенечку со Светкой сходили в поселок, накупили мне кефиру для ожогов и похавать. Сварили молочную вермишель. Так весь день и провели: загорали, купались, ели, курили, дурью маялись.
Вечером мы пошли на почту, и на нас наехали местные гопники. Сказали, что волосатые у них картошку выкопали. Пришлось объяснять, что мы люди разумные, зачем нам гадить, а тем более там, где живем, в Рыбачке? Они пьяные, им по фигу всё, хотели меня подстричь, но ни ножниц, ни ножа, слава богу, не нашлось. Бить не стали.
Люди из лагеря Сольми небось выкопали. Ежееды чертовы!
В лагере уже сидели гости с бухты и косы. Принесли вина. О, этот незабываемый крымский портвейн! Пьешь этот вкусный красный нектар прямо из трехлитровой банки, он как сок вишневый, алкоголь совсем не чувствуется, все пьешь и пьешь, не можешь остановиться. Банка идет по кругу, все смеются, кто-то что-то рассказывает. Портвейн красными струйками стекает по подбородку, капает на бронзовую кожу. Затягиваешься папиросой, вновь принимаешь банку, делаешь три внушительных глотка, снова затягиваешься. «Лена! Где ты была, сука?!» — привычно доносится с холма. Хочешь встать и с удивлением понимаешь, что встать ты уже не можешь, потому что вкусный-то он вкусный, а градусов в нем под двадцать! Усмехаешься самому себе, вспоминаешь такой же прошлогодний казус, снова затягиваешься, уже не совсем обычной папиросой, кем-то всунутой в руку, и вдруг замечаешь на себе чей-то пристальный взгляд. Света смотрит в упор, видимо, давно, глаза хитрющие. Потом она идет в палатку, зовет помочь что- то найти. С деланой неохотой влезаешь в палатку, понимая, что хочется, но вряд ли можется, только отвертеться уже точно не выйдет.
17 июня, среда
Утром на меня, да и на всех обитателей палатки, особенно на тех, кто был вынужден ночевать вне ее, напал приступ похмелья и страшной хипповской болезни под названием «вломизм». Влом всё — умываться, купаться, вообще двигаться. Надо бы ехать, но даже вещи собирать влом. Светка отговаривает, я тоже делаю вид, что мне не хочется уезжать, но прекрасно понимаю, что еще одной такой бурной ночи я не переживу. К тому же меня страшно смущает, что у нее нет одного зуба, который накануне поездки она выбила, упав с лестницы. Неловко мне как-то.
После завтрака, когда все уморились на солнце и заснули, я тихонько покидал шмотки в бэг и, чмокнув спящую Светку, пошел по побережью в сторону Судака.
Обидится, конечно, но что делать? Надо идти дальше.
Люблю ходить по берегу вдоль моря. Идешь себе, напеваешь песенки или размышляешь о превратностях судьбы и вселенской любви. Вокруг красота, чайки орут, солнце печет, прибой шепчет. Люди попадаются редко, только в районе поселков. Осматривают с подозрением, но, поняв, что иду я издалека и останавливаться у них не собираюсь, расслабляются.
В Морском встретил Фраера с Марихуаной, они в Рыбачку топали. Даже не удивился.
А в одном совершенно пустынном месте меня дико напугала гадюка. Она выскочила прямо из-под ног с шумом и шипением. Крупная, не меньше полуметра. Спряталась в камнях и сидит. Хотел убить, но не стал, не укусила же. Опасливо обошел стороной.
Следующий приступ ужаса я испытал еще метров через сто, когда при виде меня сотни ворон и чаек внезапно с дикими криками взмыли вверх. На гальке осталась лежать большая красно-черная туша. Я даже боялся приблизиться, но выхода не было: в этом месте, кроме узкой кромки берега, ничего нет, наверх подняться невозможно. Туша оказалась мертвым дельфином. Это настолько жутко, что нельзя передать словами. Дельфин, всегда живущий в памяти в виде радостного существа в аквариуме, или неожиданный плавник рядом с катером, прыжок вверх, характерное кряканье-пощелкивание. Вечная улыбка на смешной морде. А тут он лежит, наполовину обглоданный крабами и птицами, оскал огромных зубов, какие-то жуки шныряют по его разорванной коже...
Зажав нос, я обошел тушу и не успел пройти и пары шагов, как за моей спиной на дельфина уже вновь бросились чайки.
Огибая какой-то мыс, попал в прилив и обнаружил, что берега здесь нету. Возвращаться назад было лень, пополз по камням. Умудрился даже не замочить ноги, хотя натерпелся, конечно. Еще погода немного испортилась, ветер подул, волны хлестали ого-го. К вечеру решил выползти наверх, на склон, заплутал тут же, лишившись путеводной кромки моря. Стая туристов показала дорогу, подогрела сигаретами. Чуть позже посмотрел вниз, увидел парочку волосатых. Стоял, курил и размышлял — может, у них заночевать? Но спускаться по обрыву не хотелось, да и парочка выглядела так романтично, что мешать им явно не стоило.
Около Нового Света, совсем недалеко от поселковых огней, решил разбить лагерь. «Разбить лагерь» — это сильно сказано. На самом деле я собрал щепок, сконструировал себе в кружке бульон из кубика и остатков воды, выпил его и, завернувшись в одеяло, лег спать.
18 июня, четверг
День рождения Пола Маккартни. С праздником, старик!
Проснулся в ставшее уже привычным время — в восемь. Умылся, собрался, побрился и отправился искать автобус. В магазине приятно удивился: несмотря на подорожание, хлеб здесь стоит по-прежнему два рубля, а не семнадцать. Купил сразу две буханки и боржоми, позавтракал.
В Судаке сразу же пошел в Генуэзскую крепость.
Насел на билетершу:
— Теть, а теть...
— Не пущу бесплатно, и не умоляй
— Теть, я спросить, кино где снимается, найти не могу.
— Зачем тебе? Автограф у Джигарханяна и Смоктуновского взять?
Ноги подкосились, я чуть не сел в раскаленную пыль.
Бабулька аж из будки выскочила.
— Сынок, ты чего, плохо тебе?
— Вы даже не представляете, как мне плохо, — упавшим голосом сказал я. — Съемки где?
— Да всё уже, уехали киношники. Опоздал, сынок.
Джигарханян и Смоктуновский. Вот я придурок, а?
Надо было бросать эту работу к чертям собачьим и ехать сниматься. Все равно с завода уволился через месяц!
Ладно, проехали. Хоть деньги за прокат гитары получу, одно утешение.
Раз уехали, деньги будут только в Москве. Может, оно и к лучшему, целее будут. Здесь-то всё на
