свинцом не накормил…
Привели в какой-то сарай, по пути ощупали, но, как ни странно, книжку мою командирскую не забрали, да и у всех наших документы остались… Политрука сразу, на месте — ребята рассказали, кто свидетелем был. Тяжёлых тоже добивали…
Муторно как-то и тошнить продолжает, вроде с перепоя, но к вечеру ничего, отлежался-оклемался, а там они нам ещё и ужин принесли, капусту кормовую. Поделили кое-как, а что с неё толку? Трава травой…
Утром построили и повели, куда непонятно. Нас всего человек сто было — кто с эшелона нашего, кто в бою захвачен… Зашли на пригорочек, я поглядел — а охраны у нас человек пять всего. Перемигнулся с ребятами, и только мы в лесу оказались, как этих и придушили, никто и пикнуть не успел. И — в лес, в разные стороны. Со мною, например, четверо шло.
По дороге оружием разжились, не поверите — прямо под деревьями валялось. Мне вот винтовочка Мосинская досталась, ребята пулемёт нашли. Патронов — тех вовсе море. Да что патронов — мы даже автоколонну нашу видели, брошенную. И танки были, Т-26, правда, но с виду вроде целые, не горелые, не взорванные, с боекомплектами даже… Обидно, товарищ старший майор, ох, как обидно… Да, документы фрицевские вот…
Высокий старший лейтенант вывалил из полевой сумки целую кипу солдатских книжек. Пронзительно-зеленые глаза, щетина на лице, застарелый шрам на щеке…
— Ого! Сколько ж их тут у вас?
— Офицерских — штук пять. Солдатских сорок.
Старший майор удивлённо посмотрел на окруженца:
— Это где же вы так их?
— В тылу этой погани хватает…
Старший майор Гольдман ещё раз взглянул на него. Смертельно усталый, но документы при нём, и показания всё время сходятся. Правда, по военному времени не больно-то проверишь, но что удалось — полностью подтверждено различными свидетелями…
— Из окружения как вышли?
— Не выходили мы, товарищ старший майор. Выехали.
Исраиль Яковлевич откровенно опешил:
— А это ещё как?!
— Я ведь не один. Вчера в лесу сидели, светлое время пережидали. А тут немец рядом останавливается, на «Бюссинге», здоровенном таком. То ли с мотором у них что было, то ли ещё что… Словом, один остался ковыряться, а двое в лесок зашли. Ну, мы их и того…
— ?!
— В ножи, чтобы не шуметь. Потом водителя кончили, мотор запустили — и вперёд, через линию фронта. Мы же не знали, что здесь штаб армии. Вот и заехали…
— Да… Появились вы здорово! Мы уж решили, что немцы прорвались. Все оружие похватали, и наружу… Ну, ладно, старший лейтенант. Верю. Проверку заканчиваем. Летать можешь?
— Так точно, могу. И хочу. Очень хочу! — Столяров скрипнул зубами, будто его челюсти свело сильнейшей судорогой. — Я там такого насмотрелся, товарищ старший майор… Бить их, гадов, до последнего, под корень!
— Выписываю вам направление в ЗАП, товарищ Столяров. Пойдёте учиться на «Ил-2». Слыхали:
— А как же, товарищ старший майор. Слыхал.
— Штурмовик товарища Ильюшина. Бронированный. Немцы его как чумы боятся…
— Есть, товарищ старший майор! Благодарю за доверие! Служу Советскому Союзу!
— Отдыхайте пока, Владимир Николаевич, а утром — в путь!
— Есть!..
…Ну, вот и снова стучат колёса, да вёрсты вдаль убегают. Мелькают столбы. Мы опять едем в Москву. Весь эшелон забит беженцами, молча глядящими на нас, недавних лётчиков, танкистов, пехотинцев с немым укором.
Нет, нас никто не попрекает, все видят, что мы не трусы, что нас просто выводят на переформирование, но в их глазах я все-равно читаю этот укор и затаенную, глубоко-глубоко запрятанную обиду. Бросили нас? Подставили под бомбы?..
Тяжело, ох как тяжело, даже кусок хлеба и тот поперёк горла становится. Обидно. И еще часто вспоминается Дарья — я ведь видел ее тогда, в плену. Нас в сарай вели, а её, на ходу срывая одежду, тащили пехотинцы — торопились, гады. До сих пор в ушах крик её стоит…
И потом, после всего, я ее тоже видел. Даша лежала на траве, широко раскинув ноги. Обнажённая. С распоротым животом.
Немец-охранник, когда увидел, снял с одного из наших чудом уцелевшую шинель и накрыл её. Никто не возразил, не дёрнулся, а он вот сделал. Уже в возрасте был, лет под сорок, наверное. А потом вернулся к нам и произнёс:
— Нихт дойче. Дас латвийс… — мол, не немцы это сделали, латыши. Ничего, сочтёмся, всем долги вернём. Воздадим, так сказать, должное да по заслугам…
Кстати, особиста нашего, Махрова, прямо у нас на глазах повесили. Утром нас из сарая вывели, а его — уже, прямо на перекладине ворот. Руки за спиной проволокой колючей скручены, ветерок волосы развевает. И потом, когда шли уже, за спиной выстрелы слышали — отставших добивали. Кто обессилел, или раненых…
— Старшой, проснись!
— А? Чего?
— Кончай, говорю, зубами скрипеть. Спать не даёшь!
Я вскидываюсь. Незаметно для себя задремал, а перед глазами вновь и вновь то страшное, чему свидетелем был, проходит. Сожженные избы, мёртвые дети и женщины, охранники, стреляющие по толпе местных жителей, когда те попытались передать пленным продукты.
Плачущий немец, пытающийся запихнуть обратно расползающиеся между пальцев внутренности из распоротого живота, когда мы захватывали машину на дороге. Это тогда, когда мой второй лётчик, Лискович, метко угодил гранатой прямо под кабину.
Так вот и остались мы вдвоём с ним из всего полка…
— Ста-а-ановись!
Короткая шеренга выстраивается на перроне вокзала.
— Танкисты! Три шага вперёд! Налево! Сомкнись! Шагом — марш!
— Водители! Три шага вперёд! Направо! Сомкнись! Шагом — марш!..
Всех разобрали — махру, артиллерию, танкистов… только мы вдвоём и остались. Что за дела? А, нет, вон кто-то и по наши души спешит. Капитан какой-то вроде…
— Лётчики?
— Так точно. Старший лейтенант Столяров, лейтенант Лискович.
— Истребители?
— Штурмовики, — капитан удовлетворённо улыбается:
— Значит, правильно попал. Что ж, товарищи командиры, следуйте за мной. Жаль, что вас всего двое, ну да ничего. Ещё люди подъехать должны. Пока отдохнёте, отоспитесь, отмоетесь… как там на фронте?
— Жарко.
— Понятно. Откуда?
— Из западного особого.
Капитан смотрит на нас с уважением. Ещё бы, сейчас там самые жуткие бои… Мы выходим на площадь и забираемся под тент стоящей полуторки, капитан влезает в кабину. Едем долго, даже задремать успеваем, прежде чем автомобиль останавливается. У нас проверяют документы, и путь продолжается, уже без остановок до самого расположения, в котором я с удивлением узнаю кубинский аэродром, где я ночевал
