Чисто убийственный бриллиант

вошел в вомиториум и, не ведая о присутствии демона, наклонился над отверстием в полу и опорожнил желудок от содержимого. Лавровый венок при этом свалился с его головы и, упав в бассейн с отрыгнутой пищей, бесследно исчез.

— Какая гадость, — пробормотал Асторот и добавил в трубку: — Не могу дождаться, когда меня переведут в более цивилизованную временную зону. Послушай, мне пора. К тому же у стен есть уши. Могу я надеяться на то, что продвинулся в очереди на повышение? Это ведь я заключил сделку с Ностриламусом на всех его потомков. Это ведь что-то да значит!

На другом конце линии раздался разъяренный рев, заставивший демона побледнеть и выпалить в трубку:

— В моем контракте ничего не говорится о возвращении Хроностоуна. Зачем вешать это на меня? Я его никогда в глаза не видел. Как он хоть выглядит? — В другом конце комнаты трибун безуспешно пытался выловить свой венок из потока открытой канализации. Заскрипев зубами, Асторот прошептал: — Ты просто подставляешь меня! Ты абсолютно уверен, что он затесался среди камушков, которые я закопал для моего нового клиента?

Демон застонал, пытаясь обуздать панически скачущие мысли. Даже если он сейчас сядет на коня, ему никогда не добраться до леса в Каледонии вовремя, чтобы найти чемодан. А это означает, что придется околачиваться в этой жуткой временной зоне, пока Ностриламус не откинет сандалии и не предоставит свою душу для жатвы… Но тогда Хроностоун может очутиться где угодно. И все же, рассудил демон, лучше так, чем ползти на брюхе в Правительство Аида с радостным известием о том, что он, Асторот, каким-то образом умудрился потерять самое ценное достояние Босса. Он умоляюще обратился к невидимому собеседнику:

— Послушай, я попытаюсь достать его, прежде чем кто-нибудь заметит. Пожалуйста, не губи, не сообщай Боссу о том, что Хроностоун… ну, в общем, пропал, или он сошлет меня тараканом в Москву…

Ночь упала на лес Каледонии. В зарослях папоротника валялись никому не нужные шлемы, мечи поблескивали в грязи, и водянистый лунный свет заливал поле битвы, где легионерам Ностриламуса не удалось отбить драконью атаку.

…Привлеченная не столько запахом немытых людей, сколько алмазным светом, вырвавшимся из металлического ящика, завороженная драконесса стояла за спинами легионеров, любуясь каждой ниткой жемчуга, каждым кожаным мешочком, полным рубинов, изумрудов и сапфиров, вынимаемым из груды драгоценностей. Но вот на самом дне кучи Ностриламус наткнулся на камень, рядом с сиянием которого все остальные сокровища показались блеклыми стразами.

В этот момент драконесса прочистила горло и заявила о своем присутствии.

— Я возьму вот это, людишки, — прорычала она, выступая вперед, чтобы забрать алмаз величиной с куриное яйцо. — Эту сережку я ищу уже целую вечность. Давай-ка ее сюда. — И, протянув здоровенную когтистую лапу, она растолкала оцепеневших от ужаса легионеров.

«Если бы они просто отдали алмаз…» — думала она, с легким сожалением похлопывая себя по огромному животу. Итальянская пища такая жирная. Самому костлявому она, однако, дала убежать и потом долго с интересом наблюдала, как он несется по лесу, вопя и роняя драгоценные камни из карманов, словно ужас приделал крылья к его ногам. Инстинкт самосохранения преодолел жадность, и Ностриламус, бросив самый богатый из всех мыслимых кладов, даже ни разу не обернулся.

— Глупый человечишка, — прошептала драконесса, устраиваясь поудобнее в гнезде на самой верхушке шотландской сосны и трогая когтем ухо, чтобы проверить, на месте ли ее давно утерянная серьга. Серьга была на месте. Она свисала с драконьего уха, ловя каждой своей бриллиантовой гранью лунный свет и отбрасывая искристые отражения на кладку яиц под брюхом драконессы. Отдавая должное редкой красоте, драконесса тем не менее не имела ни малейшего представления о немыслимой силе камня, украшавшего ее ухо. В свое время камень носил много имен: Драгоценность, Перикола Иллюминем, Игнеа Люцифер, эти имена звучали на многих языках и во многих странах мира, где камень продавали, передавали, наследовали, где за него сражались и умирали. Но отзывался он лишь на одно имя, и было оно — Хроностоун, камень времени.

ОЖИВШЕЕ ПЕЧЕНЬЕ

Послеобеденный чай на газоне плавно перешел в ужин, и, несмотря на мошкару и ощутимую прохладу, Стрега-Борджиа и их гости продолжали сидеть за столом. Небо сменило лазурный цвет на темно- лавандовый, и Лэтч повесил несколько фонарей на нижние ветви цветущей вишни, а Ток и Ффуп, совместив свои плавательные и зажигательные способности, запустили плавать во рву целую флотилию свечек в цветах кувшинок. Блэк Дуглас извлек из маленького футляра скрипку размером в три четверти и, пристроив крошечный инструмент под бородой, принялся наигрывать призрачную мелодию. Беседа за столом начала затихать, музыка вплеталась в голоса, словно бесконечная лента. Даже миссис Маклахлан отвлеклась на мгновение от слежки за Дэмп и, закрыв глаза, вздохнула с глубоким удовлетворением.

— Эту мелодию играли на нашей свадьбе, помнишь, дорогой? — шепнула синьора Стрега-Борджиа мужу, желая поднять его настроение. Однако Лучано продолжал хмуриться. Впереди маячила мрачная перспектива целой недели в переполненном гостями доме, и он воздержался от ответа. — Лучано, ну вот это ты просто должен помнить… — Надеясь, что музыка затронет те струны его души, которые были неподвластны словам, синьора Стрега-Борджиа начала подпевать скрипке: — Последний поцелуй перед разлукой…

Лэтч, шествовавший по газону с зажженным канделябром в каждой руке, остановился как вкопанный. Эта песня… Он и представления не имел, что у его хозяйки такой глубокий голос. Музыка пробуждала давние воспоминания, и глаза дворецкого наполнились слезами. В детстве мама пела ту же самую мелодию, чтобы убаюкать его…

Даже Титус, как ни странно, на этот раз не почувствовал неловкости из-за маминого поведения. Он всегда любил ее пение и теперь знал, что все за столом тоже захвачены мамиными чарами. Все, кроме Фьяммы д’Инфер, раскачивались в такт музыке, лишь она одна осталась неподвижной, скривив рот в презрительной усмешке. Дэмп, которая сидела за столом напротив синьоры Стрега-Борджиа, вдруг принялась дирижировать, используя погасшую свечку вместо палочки…

Миссис Маклахлан внезапно вынырнула из сладкой дремы. Что-то упало ей на колени и тут же начало карабкаться вверх по скатерти. Посмотрев вниз, она обнаружила маленького пряничного человечка, целый поднос которых она испекла сегодня утром. Только теперь он уже не был инертным печеным изделием, а весьма подвижным существом, причем, к ужасу няни, очень голосистым.

— Ня-ня-ня, ня-ня-ня, не поймаешь меня! — запищал он. — Я Пряничный Человечек. — И словно чтобы подчеркнуть сказанное, помчался вокруг стола, перепрыгивая через бокалы с вином, вилки и ложки.

Услышав шум, синьора Стрега-Борджиа затихла на полуслове и вопросительно посмотрела на миссис Маклахлан.

— Должно быть, в муке были жучки, — пробормотала няня и протянула руку, чтобы поймать фигурку.

— Я так не думаю… — Фьямма д’Инфер ловко подцепила Пряничного Человечка вилкой. К ужасу миссис Маклахлан, она поднесла визжащую маленькую фигурку ко рту и со злодейской улыбкой откусила ему голову.

Дэмп уронила свою дирижерскую свечку и заорала во все горло. Миссис Маклахлан в мгновение ока очутилась рядом с ней, схватила малышку со стула и крепко прижала к груди.

— Бедная моя девочка. Что случилось? — закричала синьора Стрега-Борджиа, которая не видела, как был обезглавлен пряник. И, соответственно, пребывала в неведении относительно того, отчего так горько рыдает ее младшая дочка. Миссис Маклахлан, надеясь избежать объяснений, попыталась отвлечь