Абдуллу можно положиться. Уверена, в обещанное время юный экспериментатор возникнет на пороге по уши в грязи и по горло напичканный всякой несъедобной дрянью, от которой стошнило бы кого угодно, только не Рамсеса с его железным желудком. С сынулей позже разберемся. Пока же его отсутствие могло только радовать.
Бастет, устроившись на краю ванны, сверлила меня немигающим желтым взором. Обычай людей погружаться в воду, чтобы навести на себя чистоту, кажется ей совершенно диким.
Дахшур не так уж далеко от Каира, но раскопки на несколько недель оторвали нас от столицы. За это время в номере скопилась порядочная стопка нечитаной корреспонденции, за которую первым делом и ухватился Эмерсон. Чтобы не терять времени даром, я оставила дверь в ванную открытой.
— Читай вслух, дорогой!
Приятно было получить весточку от Уолтера, младшего брата Эмерсона, и его жены Эвелины, моей ближайшей и любимой подруги.
— У них все в порядке, — подал голос Эмерсон. — У наших многочисленных племянников тоже. Поздравляют нас с окончанием сезона и ждут не дождутся встречи.
Проглядев остальные письма, Эмерсон счел их недостойными моего внимания, отбросил в сторону и взялся за газеты двух-трехнедельной давности. Я же мокла в благоухающей ванне и втихаря посмеивалась над оригинальным выбором моего благоверного. Статья об успехах британских войск в Судане... положим, это имело интерес, учитывая близость Судана к нашему обожаемому Египту. Но зачем мне, скажите на милость, реклама «деймлера», современного экипажа с его немыслимым двигателем внутреннего сгорания?! Впрочем, я не стала возражать даже против подробного описания устройства ультрамодного ватерклозета. Сочный баритон Эмерсона убаюкивал, а язвительные комментарии насчет «нынешних удобств, от которых одно неудобство», придавали новостям особую пикантность. Из блаженной дремы меня внезапно вырвал львиный рык. Сразу оговорюсь — знаковый рык, поскольку издал его, само собой, мой ненаглядный.
— Что за несусветная чушь!!!
Все ясно. С «Таймс» покончено, и наступила очередь печати иного сорта, — скорее всего, скандальной лондонской «Дейли йелл», чьи «достоверные сведения» чаще всего вызывают именно такую реакцию Эмерсона.
— О чем ты, дорогой?
За яростным шелестом страниц последовал очередной вопль. Как видите, я оказалась права.
— Опять этот твой дружок О'Коннелл, чтоб ему!...
Дружок?! Гм-м... Сильно сказано, но возражений Эмерсон все равно не принял бы. В последние годы жизнь не часто сталкивала нас с мистером О'Коннеллом, но было время, когда мы бок о бок работали над загадочной смертью лорда Баскервиля и я, признаться, даже привязалась к веснушчатому пройдохе- ирландцу с огненной шевелюрой. Репортер он, конечно, настырный, чтобы не сказать нахальный, однако в тяжелую минуту сумел доказать свою верность истинным друзьям. Да и «неистового профессора», как окрестили журналисты Эмерсона, выносил со стоическим терпением. Достаточно вспомнить безобразную выходку Эмерсона в «Шепард-отеле», когда он спустил ирландца с лестницы (в прямом смысле, заметьте)! О'Коннелл и не пикнул. Отряхнул штаны — и вперед, в погоню за сенсацией!
— Не тяни, Эмерсон. Чем тебе на этот раз не угодил мистер О'Коннелл?
— Мошенник взялся за старое, Пибоди. Снова заколдованные мумии, будь они прокляты! Снова проклятия фараонов, будь они прок... неладны!
— В самом деле? — Вскинув голову, я ненароком обдала пеной лапы Бастет. Потомок египетской богини зашипел, выгнул спину и воинственно сузил янтарные глаза. — Извиняюсь.
— За что, собственно? — рявкнул Эмерсон.
— Это я не тебе, а Бастет. Ну же, Эмерсон, читай!
— Незачем.
— Прошу прощения?...
— Нет, это я прошу прощения, Амелия. — От ледяной учтивости мужниного тона я едва не превратилась в айсберг. — Нижайше прошу прощения, но читать статью
— Разумную? Я не ослышалась, Эмерсон?! Ты действительно сказал —
Ответ — если, конечно, Эмерсон вообще соизволил ответить — заглушили не слишком приятные для моего слуха звуки: любимый превращал экземпляры «Дейли йелл» в содержимое мусорной корзины. Пришлось дождаться, когда минует первый шквальный порыв торнадо.
— Успокойся, Эмерсон. Сам посуди — не можешь же ты уничтожить все до единой газеты в Каире! Да и мое любопытство, если уж на то пошло, ты этим только разжигаешь.
«Неистовый профессор» по обыкновению принялся бурчать себе под нос. Навострив уши, я уловила что-то вроде «гиблое дело»... «упряма как черт»... «так и знал, так и знал»... «столько лет»... Пусть себе бурчит на здоровье. Годы замужества многому меня научили, в том числе и тому, что пять минут молчания гораздо эффективнее многочасовых препирательств. Признав силу моих безмолвных аргументов, Эмерсон подал голос. Сарказма в нем было, нужно сказать, хоть отбавляй.
— Яркий пример древнего проклятия. Царская мумия вновь наносит удар: весьма знатная дама, чье имя у всех на слуху, в прошлый вторник растянула ногу, поскользнувшись на огрызке яблока...
— Ладно, ладно, Эмерсон, — со смешком оборвала я любимого. — Очень забавно. Считай, что я хохочу во все горло, и переходи к статье О'Коннелла.
— Боюсь, Амелия, мне таланта не хватит подражать литературному стилю твоего гениального приятеля. Я читаю оригинал.
Сарказма в голосе поубавилось, но теплоты больше не стало. Да и обращение... Настроенный благодушно, Эмерсон зовет меня Пибоди. Так повелось с первых дней наших бурных отношений в гробнице времен Среднего царства. Если я вдруг стала для него Амелией — значит, дело плохо. Само собой, мне подобное ребячество не к лицу. Никогда у меня не повернется язык произнести то жуткое имечко, которым его родители наградили своего первенца. Рэдклифф?! Фи! Как был мой ненаглядный для меня Эмерсоном, так Эмерсоном и останется.
Как бы там ни было, но историю, вызвавшую профессорский гнев, я все-таки услышала. Зловредная мумия, оказывается, обитала вовсе не в родном Египте, а в стенах прославленного Британского музея. Поврежденная лодыжка неведомой леди пусть останется на совести мистера О'Коннелла — иначе как плодом буйной ирландской фантазии это растяжение не назовешь. Однако суть происшествия не стала от этого менее печальной. Я бы даже сказала, роковой.
Как-то утром, заняв свой пост в египетском зале, охранник музея обнаружил перед одним из экспонатов бездыханное тело ночного сторожа Альберта Гора. Вне всяких сомнений, беднягу хватил удар; трагедия, конечно, но ничего из ряда вон. Случись этот прискорбный эпизод под витриной со средневековым манускриптом или, скажем, неподалеку от какой-нибудь расписной глиняной вазы, и кончина сторожа осталась бы почти незамеченной. Разве что родные всплакнули бы, да друзья вздохнули с сожалением: редеют, мол, понемногу наши ряды... К несчастью, экспонат, рядом с которым дама в белом взмахнула своей гибельной косой, оказался футляром для мумии, причем с самой настоящей мумией внутри! Какой простор для фантазии! Мистеру О'Коннеллу было где развернуться, что он и сделал во всю свою безудержную ирландскую прыть. Да ему, если уж на то пошло, и карты в руки. В конце концов, после «дела Баскервиля» Кевин О'Коннелл может с полным правом называться экспертом по древним египетским проклятиям.
«АПОПЛЕКСИЧЕСКИЙ УДАР?! — гласил заголовок к первой статье. — НО ПОЧЕМУ???»
— Потому! — откомментировал Эмерсон. — Доживешь до седьмого десятка, как этот бедолага, — узнаешь.
«УЖАС НА ЛИЦЕ СТОРОЖА!!! — заходился в истерике Кевин. — ЧТО ВЫЗВАЛО СМЕРТЕЛЬНЫЙ СТРАХ?!!»
— Шальное воображение мистера О'Коннелла, — ответствовал профессор.
«СПОСОБЕН ЛИ СТРАХ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА?!!» — вопрошал Кевин.
— Белиберда, — поставил точку Эмерсон.
