ничего необычного, но Владивой тогда еще ничего не знал о любви, а к семейному союзу относился как к торговой сделке. Мол, я соглашаюсь исполнять ряд обязанностей, а меня за это сделают бароном, о чем молодой сотник Дубровской дружины мечтал постоянно. Но поскольку эту должность, как и место в кровати хохотушки Катаржины, занимал его старший брат Ждислав, то честолюбивый рыцарь муштровал своих подчиненных, гонялся за ватагами разбойников и не забивал себе голову разными глупыми мыслями о том, что он был бы лучшим воеводой, чем Ждислав. Но однажды судьба в виде случайной харцызской стрелы, как обычно, решила все за всех сразу. И два человека, неожиданно для себя самих, оказались под одной крышей и одним одеялом, связанные лишь посмертной волей мужа и брата, а также утешительной поговоркой: «стерпится – слюбится».
Несмотря на свои тридцать с лишним лет, Катаржина оставалась довольно привлекательной толстушкой добродушно-смешливого нрава, с постоянными искорками веселья в зеленых глазах, роскошными рыжеватого оттенка волосами, обожающей цветы и застолье. Она затевала непрерывные празднования по любому мало-мальски приличному поводу, засыпая при этом терем цветами и умудряясь довести до обморока поваров и всю кухонную прислугу. А в результате плещущего через край веселья в Дуброве количество скоморохов и иных балаганных артистов иногда превышало записанных в дружину воинов.
В то время как сам Владивой предпочитал коня, тишину и приволье. И если не было необходимости скакать куда-то сломя голову, молодой барон занимался клеймлением скота, заготовкой фуража, ловлей рыбы или проведением совершенно необходимых и бесконечных ремонтных работ. Не собственноручно, конечно, но под личным руководством. А любые звуки, издаваемые работничьим инструментом, были ему гораздо милее мелодий, извлекаемых из дудок, бубнов и прочих скрипок. Он искренне считал, что для хмельной потехи в году отведено четыре тридневных праздника, когда можно и повеселиться всласть и о незавершенных делах не печалиться. И еще… В отличие от своего сухопарого брата, кряжистый Владивой терпеть не мог толстушек. С юности предпочитая поспевшей сдобе стройные и гибкие тела.
Поэтому, если днем баронесса и барон довольно удачно сочетались, совершенно не мешая друг другу заниматься любимым делом, то уже через несколько месяцев, после каждой ночи, проведенной в общей кровати, чувство отчужденности только обострялось, превратившись через полгода в совершенно непреодолимое ущелье, разорвавшее их уютный мирок на две части с зазубренными и острыми краями. Словно оба супруга надели на свои сердца и души плотную тяжелую броню, защищавшую их от неизбежных ранений и иных человеческих слабостей, как-то незаметно перестав радоваться хорошей погоде, пению птиц и даже любимому делу. Все вокруг сделалось серым и пресным, как сваренная без соли и совершенно остывшая каша, которой при необходимости можно набить живот, чтобы не умереть с голоду, но удовольствия от такой трапезы совершенно никакого.
И если Владивою еще удавалось отвлечься от безрадостных мыслей, днем с головой окунаясь в повседневные заботы, а по вечерам заглядывая в кувшин с вином, то несчастная молодая женщина, не обретшая счастья в новом браке и теряющая голову из-за ревности к собственной дочери, от такой жизни начала потихоньку сходить с ума. А барон, чувствуя в этих случившихся с Катаржиной переменах свою вину, но не находя сил переступить через желание и брезгливость тела, еще больше замыкался в себе, порой месяцами не разговаривая с супругой, не видя ее целыми седмицами, с каждым днем все больше понимая, что женился он не на женщине, а на венце баронессы. И должность барона – это единственное, что в этой жизни принадлежит лично ему. Потому что даже дочь у него от брата, а своих детей от постылой супруги уже не дождаться, как и прихода любви, которая, по слухам, делает людей счастливыми. И Владивой, чтоб придать хоть какой-то смысл своей жизни, стал посвящать себя заботе о Дуброве, отдавая этому все время, силы и желания. Порой забывая и о сне, и о еде… Слившись с городком и замком в единое существо, физически чувствуя, где требуется расчистить засорившийся колодезь, а где – срочно необходимо укрепить прохудившуюся стену или подвести новые блоки под просевший фундамент.
Кто знает, возможно, и та смертельная болезнь, что в конечном результате свела в могилу баронессу, приключилась с Катаржиной не столько из-за простуды или какой иной заразы, сколько от нежелания женщины оставаться в этом безрадостном для нее и пустом мире.
И барон, с одной стороны чувствуя несказанное облегчение от сброшенной тяжести, вдруг с какой-то ослепляющей ясностью понял, что вместе со смертью жены он тоже теряет смысл жизни. Становясь никому не нужным и даже лишним. И в какой-то исступленной злобе решил, что сделает все возможное, но не отдаст венец Дуброва никому. Даже ценой чести и жизни родной племянницы… А также – собственной. Но как сказано умными людьми: «Если хочешь рассмешить Богов, расскажи им о своих планах…»
И вот всего пару дней спустя он лежит посреди бесконечной и безлюдной степи, смотрит на невозмутимые и далекие звезды, доедает только что подстреленного и зажаренного на костре зайца и счастливо улыбается. Оттого, что судьба в очередной раз перемешала колоду, и Анжелина осталась невредима, по праву унаследовав родительский венец, а он – получил шанс обустроить собственную жизнь, уже не совершая прежних ошибок. А что эта новая судьба определенно требует всех усилий ума и тела, то тем слаще должен быть конечный результат…
С этой мыслью рыцарь крепко уснул, не слыша, как рядом, всего лишь на расстоянии полета стрелы, проскакал небольшой отряд харцызов.
Владивой шел нескончаемой и ровной, как стол, степью, перекидывая солнце с левой руки на правую, уже пятый день и совершенно не рассчитывал в ближайшие сутки встретить человеческое жилье, когда наткнулся на буерак. Достаточно глубокий, для того чтоб спрятать от любопытных глаз в своей северной оконечности молодую дубовую рощицу. И довольно просторный, чтоб втиснуть в себя еще и небольшое озерцо с десятком березок да верб по южному берегу. А завершала эту удивительную картину недавно срубленная просторная изба, будто выросшая между несколькими кедрами.
На пороге избы, лицом к гостю, сидел седой мужчина и успокоительно поглаживал ладонью вздыбленный загривок готового к прыжку гепарда. Второй такой же зверь спокойно лежал у ног хозяина и только с любопытством следил за незнакомцем, поводя длинными усами.
– Доброго дня и крепкого здоровья, хозяин, – отозвался первым громко, как и приличествует человеку, прибывшему без злого умысла, Владивой.
– И ты здоров будь, Ханджар… – немного хрипловатым и неожиданно мощным басом отозвался хозяин. – Подходи ближе, гостем будешь.
Не подавая виду, что удивлен таким приветствием, рыцарь приблизился и только теперь заметил, что мужчина не просто сед, а еще и достаточно стар. Трудно оценить мужской возраст с первого впечатления, но хозяину здешних мест было никак не меньше семидесяти лет. И еще – он был совершенно слеп. Вместо любопытных зениц в лицо Владивоя глядели безразличные бельма.
– Вот я и дождался тебя, – проговорил неспешно хозяин. – Не спешил ты, а я уж который день поджидаю…
– Извини, дед, – несколько грубовато перебил его речь рыцарь, – но ты меня, наверно, за кого-то другого принял…
– Думаешь, если я слеп, то уже не знаю, что говорю? Не волнуйся, для того чтобы наблюдать далекое, у меня есть ум, то, что поближе – распознают мои уши, ну а всякую мелочь можно и пощупать. Или сам не ведаешь куда забрел, барон Владивой?
– Еще раз извини, хозяин, – Владивой уже догадался, что не к простому старику занес его очередной каприз судьбы. – Но я и впрямь не знаю, с кем судьба свела.
– Островидом меня тут кличут. Да и не только тут. Просто я уже лет сто из степи не выбирался, вот и не уверен, что в Зелен-Логе кто-то, кроме Мастера, еще помнит о моем существовании.
– Али Джагар? Ренегат? – Слова вырвались раньше, чем рыцарь успел подумать, что они могут прозвучать оскорбительно для хозяина дома. Но старик только расхохотался и довольно продолжил:
– Значит, помните… Это хорошо, больше веры моим словам будет. А что касаемо тебя, то было мне видение, что придет из Зелен-Лога рыцарь, вот ты и пришел. Иль не рыцарь?
– Рыцарь, – подтвердил Владивой. – Должность барона жена может забрать, но рыцарский пояс и шпоры отнимет только смерть. Рыцарь.
– Вот и славно, – покивал седыми космами отшельник. – Только имя тебе, рыцарь, сменить придется. Каждый, кто в Заскалье попасть сумел, в Проходе как бы заново родился. Обычно имя дает усыновивший
