даже и в не слишком совершенных записях невозможно сейчас слушать безмятежно, спокойно и хладнокровно. Его можно считать представителем так называемой рок-интеллигенции - совершенно, кстати, особенной прослойки последних десятилетий прошлого века. Данный термин прежде имел реальное, конкретное значение, ведь именно из круга рок-интеллигенции появилось немало достойных, первоклассных исполнителей и настоящих музыкальных журналистов. Теперь на смену рок-интеллигенции пришла якобы рок-эли-та, но… это уже совершенно, принципиально разные звери. Но о том, как будут оценивать и воспринимать песни Башлачева в будущем, теперь, пожалуй, незачем думать, мы ничего не можем знать об этом. Тем не менее очень хорошо, что есть люди, которые делают все возможное для того, чтобы имя выдающегося российского поэта не было предано незаслуженному забвению.
Иногда говорят, что Башлачев хотел бы играть с группой. Не знаю, в какой мере он в самом деле этого хотел… На мой взгляд, пожалуй, хорошо, что этого и не случилось. Ничто не отвлекало, не рассеивало внимания, не мешало слушатг самого СашБаша, в чистом, так сказать, виде. Без аранжи ровок, без подпевок, без сольных проигрышей. «Ванюша» «Влажный блеск наших глаз», «Зимняя сказка», «Время ко локольчиков»… Эти и множество других песен СашБаша не исчезли, не растворились в сумасшедшем потоке безжалос тного времени, они по-прежнему с нами.
Незачем теперь говорить о Башлачеве как в силу множе ства обстоятельств недооцененной суперзвезде. Вроде Май ка или Цоя. Ни к чему тут такого рода популяризаторская чрезмерность, да она и не сделает его творчество более до ступным или более нужным. Только все равно, вклад Баш лачева в отечественную культуру, особенно в рок-культуру слишком значителен и уникален, мы просто не имеем пра ва об этом забывать.
Журнал «Берег Питера» 2011 г
P.S
Башлачев чувствовал будущее - все то, что стало происходить не с людьми - с их душами. Он все знал о человеке давным-давно. Исследование души человека привело к выводу о вечности и неделимости всего этого мира. Когда жизнь и смерть - одно и то же. И что ни сделай - все одинаково плохо, потому что, родившись, мы неумолимо умираем, и чем больше веселья в людях, тем больше ужас, насколько это кратко и мгновенно. Почему мы не вечные, почему не продолжается жизнь без конца и без края? Та жизнь, которая сама по себе, сама в себе и сама для себя? Жизнью все начинается и все заканчивается. И это продолжается так долго! И вот перед тобой открывается сама истина - мгновение и переход -из жизни в смерть! Я уже все знаю. Я не’знаю только ощущений перехода.
БОРИС ЮХАНАНОВ
ВРЕМЯ, В КОТОРОМ ВРЕМЕНИ НЕТ
Наше знакомство с Сашей Башлачевым состоялось в Театре на Таганке, где я работал ассистентом Анатолия Васильева на спектакле «Серсо». Артемий Троицкий привел его в театр для ночного концерта, и вся наша компания после спектакля поднялась в студию звукозаписи. Артемий представил нам Сашу. Саша сказал, что он очень рад выступать в этом месте, для него очень значительно имя Высоцкого и все, что с ним связано. Пел он очень вдохновенно! Концерт огромный, несколько часов, со всеми его великими, замечательными песнями, с разбитым в кровь пальцем, как это часто бывало, когда он по-настоящему, откровенно, раскрыто пел. Я был потрясен, я сразу понял, что передо мной один из величайших рок-поэтов современности. Поэт настоящий, глубочайший, с подлинным чувством слова, с изумительной органикой. Слово жило в его душе и превращало его в великого артиста! Энергия, выразительность его личности, единое пространство между ним и залом, создававшееся с первых строк и аккордов, не могли не поражать. Все было уникальным! И помнится до сих пор… Я счастлив, что тогда оказался на этом концерте.
Это же были еще особые времена, рок-музыка была тогда запрещена в Советском Союзе… Мы с Сашей случайно встретились на Тверской. Тогда еще улица Горького, а теперь - Тверская… Разговорились, и как-то взаимная симпатия переросла в мгновенное дружеское чувство. Мы стали бродить с ним по городу, зашли к моему приятелю, Андрюше Вишневскому, сыну Андрея Битова, который имел рядом квартиру в бывшем политбюровском доме, где Жуков жил. Мы там посидели, Саша даже что-то попел по-домаш-нему, по- дружески. Мы очень много разговаривали - на самые разные темы, естественно. Разговоры я сейчас уже не вспомню, к сожалению. Память души, она разговоры не хранит, а вот атмосферу и чувства почему-то хранит. Это удивительная вещь: слова уходят, а чувства остаются. Зарождающаяся дружба - это замечательное переживание. Дружба всегда связана с какой-то авантюрой, с желанием куда-нибудь поехать. Я позвонил своей приятельнице, Ольге Швыковой, она иногда делала какие-то рок-концерты. Это были естественные организационные порывы разных людей в тусовке, неразрывные с кайфом жизни. Не без него, как сегодня все организаторы действуют, а вместе, когда все это соразмерно человеку, его интересам, а не чему-то другому. Вот в такой атмосфере Саша мог жить, дышать, петь, потому что соразмерность жизни человеческому измерению - это главное в его поэзии, мне кажется. Он настоящий поэт этой меры. Все, что из нее следует - безмерность этой меры и, одновременно с этим, извращение этой меры. Одно ему было необходимо, другое - непереносимо.
Мы поехали к Ольге. Там были девчонки, была Настя Рах-лина, которая в этот момент с ним и познакомилась, собственно. Она была подружкой, как мне кажется, Оли Швыковой. Потом у Насти с Сашей начался роман, и я оказался, совершенно неожиданно для себя вписан в какой-то узловой момент мужской биографии.
Какое-то время мы не общались, иногда виделись в Москве. Наша дружба осталась такой эфемерной: редкие встречи, бродяжничество на московских улицах, прелестные, не могущие быть восстановленными разговоры.
Я уже работал над спектаклем по пьесе Леши Шипенко «Наблюдатель». Этот спектакль как-то впитывал в себя мои дружеские связи, которые я теперь называю «золотые туннели коммуникации», мне кажется, только ими сегодня живет подлинная цивилизация. Саша оказался лично для меня совершенно необходимым человеком, чей голос я хотел бы слышать во время спектакля. Я предполагал, что он будет иногда приезжать и петь. Это был разомкнутый спектакль. В пьесе был достаточно простой сюжет. Я предчувствовал, что время рок-культуры уходит, что мы должны будем с ним расстаться… Добро и зло, все эти дела мифологические. Вся наши мысли оказались в истории, которую мы с Лешей постепенно отточили до сюжета, посвященного андеграунду, чуть-чуть насытили его деталями, документальной средой, подлинным, реальным контекстом.
Мы хотели соединить искусственный сюжет, искусственную структуру с реальностью, и получить на этом какую-то свою эстетику. Естественно, было важцо, чтобы подлинные личности могли иметь туда вход, если захотят. Это был драматический спектакль, с очень сложным аттракционом, актеры театра Моссовета должны были за несколько лет непрерывных репетиций превратиться в реальную рок-группу. Что и произошло. Да, да, да! Группа называлась «Солнечная система». Люда Дребнева научилась, как Сюзи Ку- атро играть на бас-гитаре, например. Другой актер стал ударником, третий - ритм-гитаристом. Все они приняли на себя историю русского рока… Плюс внутри жила пограничная, ново-эротическая группа «Оберманекен». Прелестная по-своему группа с чистой и ясной просодией. Ее составляли Анджей Браушкевич, он же Захарищев фон Брауш, и Евгений Калачев. Они вместе со мной и Никитой Михайловским делали «Театр-Театр». Все было переплетено, все было очень живое. Среда была единая, а свойства ее - очень разнообразные. В спектакле звучали песни «Оберманекенов». Мы путешествовали по русскому року,
