— Знаешь ли, кто был тот человек, которого провожали монахи с игуменом во главе?
— Мне говорили, какой-то помещик, пожертвовавший монастырю пятьдесят рублей.
— Это был тот самый деспот, о котором рассказывал тебе дорогой.
* * *
Федор Иванович прожил в Алексеевке одну неделю. Все эти дни он пропадал с мужиками на Мокше или с ружьем ходил по лесам с тщетной надеждой убить медведя, а вечером после ужина поднимался к дяде и вел с ним продолжительные беседы.
Однажды он никуда не пошел — ни в лес, ни на Мокшу, с полдня просидел в своей комнате, а потом зашел к дяде и объявил, что надумал оставить службу во флоте и поселиться в деревне.
Ушаков, выслушав его, нахмурился:
— Откуда взялось такое желание?
— Я уже говорил, неинтересно стало служить. Флотским нет прежнего почтения. Да и справедливости никакой…
— А в деревне, думаешь, справедливость на подносе дают?
— В деревне будет покойнее.
Ушаков сердито закряхтел и вдруг ни с того ни с сего принялся очинять ножом гусиное перо.
— Что же мне делать, дядюшка?
— Ехать в Севастополь, во флот.
— Но во флоте сейчас такая обстановка!.. Как подумаю о маркизе Траверсе, тошно становится.
Ушаков сунул перо в стакан, положил нож и, взяв племянника за рукав, потянул к себе:
— Власти меняются… Власти приходят и уходят, а Россия остается. России нужен сильный флот. России нельзя без сильного флота, потому что со многими государствами морями связана и в морях сих кровные интересы имеет. А что до отставки, — продолжал Ушаков, передохнув немного, — то об этом забудь. Вам, молодым, дело наше продолжать надобно.
Федор Иванович в оправдание хотел было сказать что-то, но Ушаков не дал ему говорить, прервал властно:
— Это мой тебе наказ, и не смей перечить.
В дальнюю дорогу гостя провожало чуть ли не все село. Ушаков, прощаясь с ним, прослезился:
— Может, не увидимся более… Не поминай лихом. Севастополю кланяйся. А ежели моих бывших сослуживцев встретишь, скажи им: Ушаков хотя и в глуши среди лесов живет, а сердце его, как и прежде, с морем связано, с Российским флотом. Так и скажи им.
Трижды поцеловав племянника, благословив в дальнюю дорогу, он не стал дожидаться, когда тронется экипаж, повернулся спиной и медленно зашагал в дом.
7
После отбытия Федора Ивановича в барском доме вновь воцарилась тишина. Ни суеты на кухне, ни беготни во дворе, ни скрипов лестничных, которые, бывало, раздавались всякий раз, когда Федор Иванович при своем шестипудовом весе поднимался на второй этаж. Жизнь вернулась в прежнюю колею. Впрочем, что-то пошло не так. Перемена все-таки была.
Перемена обозначилась в поведении самого хозяина, адмирала. Нелюдимым каким-то стал. Будто потерял что-то очень важное и в одиночестве переживал эту потерю. Целыми днями либо сидел у себя в кабинете, либо с утра уходил в лес или на Мокшу и оставался там до самого вечера. С лица его не сходила задумчивость. Федор сколько раз замечал: за обедом хлебнет две-три ложки, потом уставится взглядом куда-то за стену и сидит так неподвижно, забыв про суп свой. Что его угнетало, о чем задумывался?..
Федор терялся в догадках. На барина мог худо подействовать отъезд племянника Федора Ивановича. Или визит отца Филарета…
В Алексеевку игумен приезжал на второй день после отъезда Федора Ивановича в Севастополь. Он не стал просить, как обычно, чтобы о нем доложили адмиралу, а, положив Федору на плечо руку, велел вести себя прямо к нему в кабинет. Ушаков в это время сидел за столом, заваленным бумагами. Увидев гостя, он не бросился обнимать его, как ожидал Федор, а только встал и поклонился сдержанно.
— Может быть, дозволите сесть? — спросил игумен, озадаченный таким холодным приемом.
— Окажите милость, кресло к вашим услугам.
Чувствуя себя лишним, Федор вышел из комнаты, но желание узнать, какая кошка пробежала между ними — адмиралом и игуменом — заставило его задержаться у двери. Их голоса слышались довольно отчетливо. Игумен спрашивал, адмирал отвечал.
— Продолжаете писать военные записки?
— Продолжаю.
— Страницы, где рассказывается о республике, исправили?
— Мне незачем их исправлять, там одна правда, а лукавить с правдой я не желаю.
После этих слов наступило молчание. Но вот игумен заговорил снова с расчетом надолго завладеть вниманием адмирала:
— В прошлый раз вы напрасно покинули монастырь, даже не вступив в его стены и не повидавшись со мной. Понимаю: вам не понравились наши проводы посетившего обитель помещика Титова. Напрасно. В нашем поведении не было ничего противного христианским убеждениям. Вы надеялись, очевидно, что я объявлю войну этому человеку, восстану против его пороков. Но, дорогой Федор Федорович, это невозможно. Не только потому, что такой поступок противоречил бы духу Евангелия. Буду с вами откровенным. Поругавшись с Титовым, я рисковал бы потерять часть своих прихожан. К сожалению, благополучие нашей обители не может не зависеть от помещиков округи и их крестьян.
— Зачем мне это говорите? Я не имею желания спорить и тем более поучать вас. Живите и несите службу свою, как вам дозволяет совесть.
Федор тихонечко, чтобы не скрипела лестница, стал спускаться вниз. 'Ишь как получается! — думал он. — Оказывается, сыр-бор между ними из-за аксельского помещика!'
Игумен вышел от адмирала через четверть часа. Лицо его было взволнованно. Он ничего не сказал Федору, сел в поджидавшую его коляску и уехал.
Вот что произошло между игуменом и адмиралом. Федор рассуждал так: ежели причина мрачности хозяина только в том, что он поссорился со своим приятелем игуменом, то это не страшно. Помирятся, и опять пойдет все, как раньше шло. Но ведь причины могли быть другие!..
На всякий случай Федор усилил наблюдение за адмиралом. Когда барин уходил из дома, Федор потихоньку посылал за ним следом конюха Митрофана с наказом, чтобы тот, оставаясь незамеченным, не спускал с него глаз и был всегда начеку. Вечером, после возвращения барина домой, Федор требовал от Митрофана отчета.
— Ну что, где он был сегодня?
— На берег ходил.
— Ну и что?
— А ничего.
— Спрашиваю, что делал он там?
— А ничего… Смотрел.
— Куда смотрел?
— На Мокшу смотрел.
— Экий ты, Митрофан, непутевый! Не мог же он целый день на одну воду смотреть. Лицо у него какое было?
— Откуда мне знать? Я же в кустах сидел: сам говорил, чтобы не смел показываться. Лица его не видел.
В октябре перед покровом неожиданно выпал снег, но скоро растаял. На пойме и в лесу стало сыро, и Ушаков прекратил свои прогулки. Теперь он все время сидел дома, лишь иногда заглядывал в сараи, где бабы рубили капусту, перебирали и спускали в погреб картофель. Придет, посмотрит и уйдет. Один раз
