когда вернулся, сказал так, словно брал на себя главенство в доме: — Все. Теперь извольте садиться завтракать.
Расставив на столе приборы, Федор с простоватой откровенностью обратился к гостю:
— Может, ваше благородие, с мороза водочки пожелаете?
Арапов неопределенно пожал плечами, потом посмотрел на Ушакова, как бы спрашивая его разрешения. Ушаков, занятый чаем, не придал его взгляду значения. Федор не стал больше говорить. Он достал из шкафа зеленый штоф, рюмку и поставил все это перед гостем, рядом с его чайным прибором.
— Пейте, ваше благородие. Сколько душа примет, столько и выпейте. С холоду хорошо будет.
Его поведение не было похоже на поведение слуги. Он вел себя так, словно знал за собой право стоять с хозяином на одной доске. И было как-то странно, что сам адмирал относился к этому как к само собой разумеющемуся. Арапову вспомнились севастопольские анекдоты о панибратских отношениях Ушакова с прислугой — анекдоты, вызывавшие у многих усмешки. Говорили, будто его камердинер даже позволяет себе огрызаться на своего хозяина и Ушаков-де ему все прощает — Ушаков, перед которым трепетали даже старшие офицеры, Ушаков, считавший блюдение строгой дисциплины стержнем воинской службы. Арапов не верил анекдотам, но вот теперь выяснялось, что доля правды в них была.
— Выпейте, Александр Петрович, — поддержал слугу Ушаков. — Ежели Федор предлагает выпить, то надобно выпить. Он это знает.
Арапов выпил и стал закусывать. Ушаков поглядывал на него одобрительно.
— Как там Севастополь?
— Стоит, — отвечал Арапов, смелея. — Адмиралтейским городом стал. Теперь уже не Херсон, а Севастополь главный.
— Знаю. Как наши, как Ельчанинов?
— Ельчанинов уже больше года как в отставке. Из старых офицеров мало кого осталось. Не ладят с новым командующим, вот и уходят.
— А вы почему ушли? Тоже не поладили?
— Моя история другая, — невесело усмехнулся Арапов, принявшись за чай.
Ушаков не стал больше задавать вопросов, молчание царило до конца завтрака, и только после того, как вышли из-за стола, он снова обратился к гостю:
— Где остановились?
— Еще нигде, — отвечал Арапов и, чтобы не подумали, что навязывается в квартиранты, добавил: — У меня тут двоюродный дядя, думаю, у него… Отставной генерал-поручик Истомин. Может, слышали про него?
— Знаю. Богатый вельможа. Многие у него бывают, но я не езжу. Пышные приемы, а пышностей я не люблю. — Ушаков окинул взглядом столовую, словно желая удостовериться, удобно ли предложить ее гостю, и продолжал: — Ежели что — милости просим, дом наш для вас открыт всегда.
— Благодарствую, Федор Федорович.
Вскоре они расстались. Ушаков пошел по своим делам, а Арапов направился искать дом родственника.
2
Когда Ушаков, расставшись с гостем, вышел из дома, небо уже совсем посветлело. Синеватый снег, вздыбленный у домов и заборов в крутые сугробы, был чист. Еще вчера всюду виднелись следы рождественских гуляний. Все было сплошь утоптано, исполосовано санными полозьями, замусорено клоками сена, соломы, конским навозом. Ночной снегопад укрыл мусор, пригладил землю.
За Ушаковым в эту пору обычно приезжал форейтор со службы, но сегодня его не было. Ушаков еще накануне предупредил своих, чтобы экипажа ему не подавали. Сегодня он решил пешком прогуляться до Министерства морских сил, чтобы узнать, какой дан ход его прошению об отставке. Уже две недели прошло, как отдал рапорт товарищу министра Чичагову, а ответа никакого. Будто забыли о нем.
Он шел по чьим-то следам, проложенным в мягком снегу и еще не успевшим обозначиться в постоянную тропинку. В темных окнах временами вспыхивали алые отражения зарева. Над снежными крышами, чистыми, словно подсиненными, струился белый дым. У колодцев гремели ведрами бабы. За домами на Неве горели костры — то солдаты сжигали свозимый туда мусор.
Обычная утренняя картина.
Тихим бывает Петербург по утрам. Ни криков извозчиков, ни звона мчащихся троек, ни пьяных голосов, ни плача детей… Все это будет потом, поближе к полудню. А пока даже собак не слышно — редко где какая тявкнет.
Ушаков первый раз приезжал сюда, в Петербург, сорок пять лет тому назад, когда робким деревенским мальчишкой поступал в кадетский корпус учиться мореходному делу. Тогда Петербург представлялся ему не таким. Он видел в нем, творении великого Петра, что-то незыблемо-святое, призванное освещать Российскому государству дорогу к земным благостям. И люди, живущие в нем, казались ему устремленными к этой цели, думающими о благостях России. В молодости жизнь вообще виделась иначе, куда прекраснее, чем сейчас.
Министерство морских сил размещалось в этом же здании, что и Адмиралтейств-коллегия. Подходя к зданию, Ушаков еще издали заметил стоявший у подъезда богатый возок. 'Уж не Чичагов ли?' — обрадованно подумал он. Товарищ министра Чичагов обычно появлялся на службе после десяти, и застать его в министерстве в такой ранний час было большой удачей.
Ушаков не ошибся: возок и в самом деле оказался чичаговским. Сам Чичагов уже успел пройти к себе в кабинет.
— Можно к нему? — спросил Ушаков секретаря, поднявшись в приемную.
— Разумеется, Федор Федорович, адмирал вам будет рад.
Секретарь был одним из тех старых штаб-офицеров, которые хорошо знали Ушакова и высоко почитали его.
— Адмирал один? — Ушаков уже держался за дверную ручку.
— У него граф Войнович.
Услышав фамилию Войновича, Ушаков отдернул руку и отошел к дивану. Отставной адмирал Войнович относился к числу его давних недругов. Встреча с ним не сулила никакой радости.
— Граф зашел просто так, у него нет к его высокопревосходительству никакого дела, — сказал секретарь. — Думаю, что друг другу не помешаете.
— О нет, я подожду, — мотнул головой Ушаков. — Извольте доложить обо мне его высокопревосходительству.
Секретарь оставил свои дела, коими занимался сидя за столом, и пошел в кабинет своего начальника. Вернулся минуты через две, сказав:
— Его высокопревосходительство скоро освободится.
— Я подожду, — ответил Ушаков.
Секретарь подал свежие 'Петербургские ведомости'. Ушаков развернул газету, пробежал по ней глазами, но не нашел ничего такого, что могло бы привлечь его внимание. Да и до чтения ли было ему сейчас? Из головы не выходила мысль о товарище министра, с которым предстоял трудный разговор. Что он ему скажет? Дал ли ход его прошению об отставке?
Чичагов, человек еще сравнительно молодой, обладал манерами светского баловня. Начитанный, хорошо знавший европейские языки, он мог поговорить на любые темы, умел в нужный момент вставить острое словечко, что побуждало людей высокого круга принимать его за человека способного и умного, хотя в делах, ему поручаемых, его способности не очень-то сказывались. Любимцу счастья все приходило с необычайной легкостью, даже вице-адмиральский мундир, который носил с каким-то гордым изяществом, достался ему без особых хлопот, как бы в награду за его привлекательную наружность и уживчивый характер.
Желая углубиться в чтение, Ушаков пересел на другое место, поближе к свету. Но чтение не пошло и
