адмирал в сражении у острова Тендры нанес противнику сокрушительное поражение.
По случаю этой победы Потемкин, между прочим, писал одному из своих приятелей: 'Наши, слава Богу, такого перца туркам задали, что любо. Спасибо Федору Федоровичу! Коли бы трус Войнович был, то бы он сидел у Тарханова Кута либо в гавани'.[1]
Узнал Войнович об этом письме князя или не узнал, но после победы Ушакова у острова Тендры более слышать не хотел его имени: он сделался ему открытым врагом.
Между тем слава об Ушакове, как искусном флотоводце, росла. Уже не один знак отличия красовался на его груди. За победы, одержанные им при Тендре и Гаджибее, Екатерина II наградила его орденом Св. Георгия 2-й степени, а вскоре рядом с этим орденом засиял еще один — Св. Александра Невского. Это уже за победу у мыса Калиакрия.
Им восхищалась вся Россия. Только и разговоров было тогда, что о нем да о Суворове, оба они не знали поражений, имели на своем счету только победы — один на море, другой на суше. Достойные друг друга военачальники!
Но недолго светило солнце Ушакова. Наступили пасмурные дни. В октябре 1791 года умер Потемкин, власть над флотом перешла в другие руки. На Черное море в качестве главного командира вернулся Мордвинов, ставший к тому времени вице-адмиралом, его же, Ушакова, вновь перевели в Севастополь командовать тамошним флотом. После этого имя 'боярина флота' стало появляться в газетах все реже и реже, а потом и вовсе перестали писать о нем.
То, что о нем перестали писать, перестали говорить, Ушакова не очень-то расстраивало. Тревожило другое — отношение к нему Мордвинова. Невзлюбил его вице-адмирал. Правда, по мелочам не придирался, но и не поддерживал его предложений, держался с ним подчеркнуто сухо. Когда Ушаков о чем-нибудь докладывал, он, слушая, смотрел поверх его головы и как-то нехорошо морщился.
В 1792 году Ушаков получил от Екатерины II приглашение посетить Петербург. Друзья его обрадовались: наконец-то справедливость восторжествует! Они были уверены, что их любимый командующий будет осыпан высочайшими милостями и вернется домой в чине вице-адмирала. Заслужил!
Однако надежды не сбылись. Ушаков вернулся домой в прежнем звании. Знаменитый флотоводец, прямодушный, почти не знакомый с придворным этикетом, не сумел произвести на государыню яркого впечатления. На приеме его речь звучала слишком обыденно-деревенски, была начисто лишена того красноречия, которым обладали многие известные ей адмиралы. Она дозволила ему поцеловать руку, этим высочайшие милости и ограничились. В Севастополе кое-кто уверял, что тут не обошлось без интриг завистников и открытых недоброжелателей победителя турок. В этом предположении, возможно, была какая-то правда. Время поездки Ушакова в Петербург странным образом совпало со временем поездки туда же Войновича, который перед этим имел долгое совещание с Мордвиновым. Не исключено, что граф успел составить у императрицы через ее приближенных об Ушакове отрицательное мнение.
Чина вице-адмирала Ушаков удостоился лишь через год. Впрочем, повышение в звании не дало ему особых преимуществ. Он остался в прежней должности, высшее начальство старалось держать его в тени, не давать ему много власти. Раньше укреплением Севастопольского порта он занимался сам, теперь же это было поручено генерал-аншефу Каховскому. Ушакову отводилась лишь роль исполнителя распоряжений этого пехотного военачальника. Хорошо еще, что генерал от инфантерии не вмешивался в вопросы боевой подготовки команд кораблей. Могло быть хуже. К счастью, эту обязанность у Ушакова оспоривать никто не осмеливался.
Севастопольский флот пополнялся за счет судов, построенных в Херсоне и Николаеве. Ушаков требовал, чтобы направляемые в Севастополь корабли имели безупречные мореходные качества, а это нравилось далеко не всем. Некоторых его требовательность приводила в сильное раздражение. Особенно Мордвинова.
Однажды — это случилось уже в царствование Павла I — для пополнения Севастопольского флота из Херсона прибыли два семидесятичетырехпушечных линейных корабля — 'Св. Петр' и 'Захарий и Елисавета'. Ушаков, как всегда поступал в таких случаях, устроил им испытания, в результате чего обнаружил в них массу недостатков. Корабли были построены по новым чертежам со сплошным верхним деком. Шканцы с боков соединялись палубой. С первого взгляда вроде бы хорошо. Но при испытании выяснилось, что сплошная палуба мешает выходу наружу порохового дыма при пушечной пальбе и создает таким образом невыносимые условия артиллеристам. Надпалубные постройки были расположены непродуманно, мешали свободной работе команды. Запасные стеньги, реи и прочие леса клались по обе стороны люка, сделанного на середине палубы между грот- и фок-мачтами для опускания баркаса на среднюю палубу. Но люк оказался уже баркаса, так что баркас приходилось ставить у люка на рострах, чем увеличивалась теснота на палубе. Самое же страшное заключалось в том, что новые корабли не обладали остойчивостью, при сильном ветре прямо-таки валились набок.
Ушаков, естественно, не мог закрыть глаза на такие упущения и представил Адмиралтейств-коллегии соответствующий рапорт. Действуя по инструкции, аналогичный рапорт он направил также Павлу I.
Вскоре последовало высочайшее повеление: корабли подвергнуть новому испытанию в походных условиях на море.
Встревоженная результатами испытаний, Адмиралтейств-коллегия приказала Мордвинову как главному командиру самому заняться злополучными кораблями и дать объяснение, почему при строительстве оных кораблей не было обращено внимание на столь существенные недостатки и почему те недостатки, выявленные Ушаковым, не приняты во внимание при сооружении других судов такого же типа.
Сам Ушаков старался не раздувать пожара. Он писал главному командиру: мол, приезжайте на испытание кораблей сами и лично убедитесь, кто прав. Мордвинов и в самом деле приехал, только не сразу, а много месяцев спустя, в мае 1798 года. Приехав, устроил на скорую руку испытание судам прямо в бухте, не выходя в море, нашел те суда вполне боеспособными, после чего обрушился на Ушакова шквалом незаслуженных упреков.
— Вы заврались, адмирал! — кричал на него Мордвинов. — Вы завели в заблуждение Адмиралтейств-коллегию. Вы лжец!
Лжец!.. Короткое слово, но как порою может ранить! Оно ожгло Ушакова, словно кнутом, ожгло не столько смыслом своим, сколько выражением, с каким оно было произнесено, выражением, вдруг обнажившим годами копившуюся в Мордвинове ненависть, в один миг разорвавшим последние ниточки, которые еще связывали их и которые еще до этого момента питали надеждой, хотя и очень слабой, что отношения между ними могут наладиться…
Оскорбленный Ушаков ничего не сказал своему обидчику. Воинский устав не позволял вступать в пререкания со старшим начальником, тем более что вся эта сцена проходила в присутствии офицеров и матросов. Он нашел в себе силы смолчать, но когда Мордвинов, кончив смотр судам, отбыл в Херсон, сразу же сел писать императору Павлу I. Он не мог поступить иначе. Смириться с тем, что произошло, означало отказаться от своих принципов, навсегда обречь себя на роль угодника именитым бездарностям, пекущимся не столько о благе Российского флота, сколько о собственных выгодах. Нет, не о себе, не о своей карьере думал в те минуты Ушаков, когда писал письмо императору. Для него превыше всего были интересы Российского флота. Он просил государя принять участие в возникшем конфликте и восстановить справедливость.
В положении Ушакова трудно было надеяться на благополучный исход дела. Письменные жалобы людей, не имевших протекции при дворе, обычно оседали в ящиках императорской канцелярии или переправлялись на рассмотрение соответствующих департаментов. Поступи его жалоба в другое время, с нею, наверное, поступили бы таким же образом, отдали на рассмотрение Адмиралтейств-коллегии, где у Мордвинова сидели верные приятели, готовые в любом случае встать на его сторону. И пришлось бы Ушакову навсегда расстаться с флотом. Однако на сей раз вышел непредвиденный случай, заставивший двор и Адмиралтейств-коллегию изменить свое отношение к прославленному флотоводцу. Случай же сей был связан с решением Павла I послать в Средиземное море эскадру, чтобы совместно с военно-морскими силами Порты, на союз с которой он рассчитывал, выгнать оттуда французов, захвативших Италию и Ионические острова, а затем прибравших к рукам и Мальту, над коей Павел I покровительствовал как великий магистр Мальтийского духовно-рыцарского ордена. При дворе стали думать, кому поручить
