сарая.
— Пошли, — сказал Воронок и протянул. Ляльке руку.
— Пошли, — ответила Лялька, уцепившись за Воронка.
Они на. цыпочках подкрались к сараю и, затаив дыхание, прильнули к щели.
Ляльке показалось, что она видит дурной сон. Воронку тоже. Но то, что они видели, не было сном. Один и тот же сон не может сниться двоим. Сон — зрелище строго индивидуальное. Посреди сарая, озаренного тусклым светом немощной лампочки, возвышалось странное сооружение, сотканное наподобие паутины из каких-то проволочек, колечек, трубочек. Тот, кто свил ее, находился тут же: в темных шоферских очках, подпоясанный мешком, с какой-то металлической палочкой в руках. Время от времени он подносил палочку к паутине, и тогда из нее вдруг выскакивала молния, заливавшая сарай безжизненно- молочным светом.
— Что это? — обалдев от изумления и рези в глазах, спросила Лялька.
— Электрическая сварка, — сказал Воронок, отпихивая Ляльку от щели: тот, б мешке-фартуке, снова поднес волшебную палочку к паутине. Не стоило рисковать Лялькиными глазами. Сам же Воронок, прищуриваясь, продолжал наблюдать за происходящим.
Молния вспыхнула, и, пока светила, Воронок успел разглядеть в железном кружеве паутины знакомый предмет — самоварный поднос. Загорелась еще раз и выдала медный змеевик, разделивший судьбу подноса. Еще две-три вспышки... Еще два-три знакомых предмета, похищенные со склада металлического лома. Поднос... Змеевик... Электрическая сварка... Чем больше Воронок видел, тем меньше понимал. Для чего все это? Кому нужно? Или Виктор Викторович, которого он узнал по описанию Мишки- толстого, да и сам потом не раз видел, сошел с ума? Тогда с него взятки гладки. И за хищение цветного металла со склада зоны его к ответу не привлечешь. Как слабоумного. А жаль, надо бы привлечь. И за это, и за перерасход электрической энергии... Да, вот энергии... Воронок мысленно чертыхнулся, подумав об этом. Интересно получается: они создают «пионерские счетчики», ходят днем по городу, гасят лампочки, чтобы зря не горели, а тут, пожалуйста, разные ненормальные электричество на молнии переводят. Завтра же он пойдет в горсовет, к Егору Егоровичу, Лялькиному дедушке...
О том, что он будет делать в горсовете, Воронок не успел придумать. Во дворе, видно почуяв чужих, но еще не убедившись в этом окончательно, вопросительно заворчала собака.
Виктор Викторович погасил свет и вышел из сарая.
— Кто там? — крикнул он и затаился, прислушиваясь к тишине.
Воронок и Лялька замерли, прижавшись друг к другу. Отзываться, конечно, ни в коем случае не следовало.
Не дождавшись ответа, Виктор Викторович плюнул и захлопнул дверь.
— Пойдем, — сказал Воронок, и они ушли, недоумевая по поводу виденного и соображая, что делать дальше.
«Вас просят пожаловать...»
Новый день принес зоне новую загадку. Генка Юровец, разбирая домашнюю почту, нашел среди газет почтовую открытку, на которой был изображен странный знак — палитра, а под ней, крест-накрест, как кости под черепом, две кисти. Открытка была адресована Генкиному отцу, Виктору Федоровичу, инженеру-механику по профессии и нумизмату и филателисту по духу. В открытке красным по зеленому было написано: «В субботу, во дворе дома Сапожниковых, по улице Ленинской, состоится открытие выставки абстрактного искусства, на которой будут представлены работы зарецкого абстракциониста В. В. Сапожникова». Открытка заканчивалась просьбой «пожаловать вечером на выставку» и подписью: «В. В. Сапожников».
Почтовое послание вызвало у Виктора Федоровича ироническую усмешку и желание включить его в свою коллекцию редкостей. Но Генка, припомнив все, что касалось Виктора Викторовича, решительно воспротивился этому и, схватив открытку, помчался к Воронку.
У командира зоны он застал Ляльку с такой же открыткой, адресованной ее отцу, Сергею Егоровичу, преподавателю педагогического училища.
— Надо показать Валентине, — сказал Генка.
— И Долгому, — сказала Лялька.
— Раньше Долгому, — решил Воронок. — Он наш прямой вожатый, а Валентина — старший.
Воронок, как видно, неплохо разбирался в армейской субординации.
И вот они у Долгого, на вагоноремонтном заводе, где вожатый работает слесарем. Прочитав открытку, адресованную Генкиному отцу, и смекнув, что тут дело не простое, Долгий повел ребят в комитет комсомола.
Большой парень, сидевший за столом, увидев гостей, встал, кивнул, и копна светлых волос, как сено с воза, свалилась у него на правый висок.
— Степин, — назвался он и стал внимательно рассматривать открытку, где красным по зеленому было написано: «Вас просят пожаловать на выставку абстрактного искусства... » Об абстракционистах он кое-что слышал. От души смеялся над их «произведениями», которые время от времени воспроизводились в газетах и журналах, но полагал, что творцы этих «произведений» обитают от его города примерно на таком расстоянии, что и марсиане. И вдруг абстракционисты в Зарецке! В это верилось с таким же трудом, как в нашествие марсиан...
— Что скажешь? — спросил Степин у Долгого.
Долгий сердито посмотрел на ребят.
— Говорил, на месте преступления застукать надо было.
Степин заинтересовался:
— На каком месте преступления?
Ему рассказали о похищенном металле, о таинственных вспышках-молниях, которыми забавляется по ночам Виктор Викторович...
— Слабоумный, — подвел итог сказанному Воронок.
— Не совсем. — Степин перекинул копну волос с правого виска на левый, задумался.
Где-то за стеной отчаянно ухал кузнечный молот. Он, наверное, был очень зол, потому что колотил по железу с такой силой, что сотрясал земной шар. И все, что было на земном шаре хорошего и плохого, сотрясалось вместе с ним, стараясь не только не сорваться, а, наоборот, как можно глубже пустить корни.
— У вас в пятницу что? — спросил Степин.
— Конкурс на лучшую лавочку, — сказал Воронок.
— Соревнование пятидворок, — добавил Генка.
— Принимается. А еще вот что... — Степин хитро прищурился. — Подсаживайтесь поближе...
Комната смеха
Куранты на городской башне пробили вечерний час. Ленинская очнулась, как курортник после «тихого часа», и захлопотала по хозяйству. Она накрывала столы, готовясь сытно попотчевать тех, кто вот-вот должен возвратиться с работы. Печи, раздувая ноздри труб, с аппетитом вдыхали запахи пареного, жареного, вареного.
У-а-а-а, — густым басом рванул вагоноремонтный.
У-у-у... — молодым петушком откликнулся деревообделочный.
У-а-а... — по-девичьи звонко подтянула трикотажная фабрика.
И это было, как салют последнему дню трудовой недели.
Встретив хозяев, Ленинская улица села обедать. Старшие, наработавшись, младшие, набегавшись,
