А Данька не отрекается. Как Архимед, на своем стоит: рожь на стене растет.
Что с ним делать будешь...
Решили ребята Даньку проучить. Собрались — и в поход. И Данька с ними. Идет и не подумает, куда ребята путь держат.
Вот и деревня, где Данька гостил.
— Показывай, где рожь на стене растет.
— Тут.
Вошли в дом и ахнули: две стены у дома белые, третья рыжая, а четвертая зеленая.
Рыжая от глины рыжая. Побелить не успели. А зеленая от чего? От травы. Надо же, трава на стене растет!
— Рожь, — сказал Данька.
Пусть рожь. Разве ей в поле места мало?
С хозяином потолковали — дознались, рожь в глине нарочно проращивают. Для крепости. Чтобы глина на стене крепче держалась.
— А мы думали — выдумка...
— Не всякая выдумка ложь, — сказал хозяин.
Пришлось Даньку из врунов разжаловать.
ПЕТИН СОЛДАТ
Игрушечных солдатиков у кого нет. А у Пети недавно настоящий появился. С автоматом. Правда, своего солдата Петя еще в глаза не видел, но знает точно, автомат у него есть. Разве бывают настоящие солдаты без автоматов?
Петя — это мальчик с нашей улицы, третьеклассник, его все знают.
Сейчас у него другая профессия. Он помощник каменщика, хотя не так давно был помощником маляра, а совсем недавно — помощником почтальона.
Обе эти профессии оставили заметный след в Петиной жизни, вернее, не столько в жизни, сколько на его школьных брюках. Брюки у него без карманов. Один, правда, есть, но это только одно название, что карман. С тех пор как Петя носил в нем замазку, он запечатался, как конверт, и теперь не расклеивается. Ко всему этому правая штанина у брюк короче левой. Ее откусил Трезор, когда Петя принес соседям письмо. Трезора забыли предупредить, что Петя помощник почтальона, и он набросился на него, как на рядового прохожего...
Сейчас у Пети другая профессия. Он помощник каменщика. Но не потому, что испугался Трезора. Станет он пугаться всякой собаки! А потому, что был такой случай.
Петя понес телеграмму и не нашел дома. Дом был, Петя помнил точно, деревянный, на подпорке. Стоял в конце улицы, как дед с палкой. И вдруг исчез. Петя даже глаза протер, до того удивился. Был и нет. А телеграмма вот она: «Екатерине Степановой, дом 107». Но дома нет, и нет Екатерины Степановой. Где же они? Может, в милиции знают?
В милиции знали все. Дом снесли, а Екатерина Степанова в больнице. Не успела переехать.
Что же делать с телеграммой? Это в милиции тоже знали: сдать на почту. Петя так и хотел. Сдаст — и дело с концом. Никаких забот. Тем более, что заботы не свои, а чужие. Потом подумал, а вдруг в телеграмме что-нибудь важное. Распечатал, и так оно и есть — важнее важного: «Жди солдата. Еду. Евгений». А ждать некому. И негде. Был дом — и нет его.
Ладно, он сам будет ждать. Возле дома, которого нет. А письма разносить не будет. Некогда. Лучше на время переменить профессию. Станет помощником каменщика. Днем будет помощником каменщика, а вечером будет ждать солдата. Солдат приедет вечером: других поездов нет.
И вот Петя второй вечер подряд ждет солдата. А мама удивляется, где он пропадает по вечерам? Вчера пропадал, сегодня. Хватит с нее! Пусть папа пойдет и найдет Петю.
Папа идет и находит — возле дома, которого нет.
— Ты что здесь делаешь?
— Солдата жду.
— Ждешь солдата? — Папе кажется это смешным. — А что, разве назначен смотр войскам местного гарнизона?
Петя хмурится. У папы на уме всегда одни шуточки. А ему не до шуток. Он ждет солдата. Вот телеграмма.
Папа уходит и появляется вновь. С мамой. Вид у папы смущенный, а у мамы решительный.
— Никаких солдат! Сейчас же марш домой, слышишь?
Петя слышит и — ни с места. И не сойдет. По глазам видно. Глаза у него настойчивые, каких мама никогда не видела.
— Что будем делать? — спрашивает папа.
— Ждать солдата, — вздохнув, отвечает мама.
КАРАСИХА-ТРУСИХА
Пошла Тамара в лес. Просто так, ни за чем. Может, белку увидит. Как она рыжей молнией туда-сюда скок, а потом по осиному гнезду хвостом — бац! — и пошла кутерьма...
Осы — «з-з-з» — и за белкой, а белка ш-шасть к дубу под шубу и ни гу-гу, найди ее попробуй.
Тамара видела раз такое. Может, и еще увидит. Или другое что. Как гриб на еже едет. Да не просто едет, а, как в цирке, на голове, шляпкой вниз, ножкой кверху. Может, кому и смешно, а ему нет. Он не в цирке работает, а в лесу. Нору на зиму выкладывает. Листья в нору таскает. А гриб... Что ж гриб? Он ему без надобности. Просто так, под иглу попал. Вот и едет на еже ножкой вверх.
Или Тамара увидит что-нибудь страшное. Нет, лучше не видеть. Все знают, а она лучше всех: таких трусих, как она, сроду не было.
Карасиха-трусиха. Это она. Это ее так зовут. Конечно, лучше бы по фамилии звали — Карасева. Но что заслужила, то и получай — Карасиху, а в придачу к ней — трусиху. Не была бы трусихой — не прозвали.
Вдруг что-то как бабахнет. Тамара как взвизгнет! Зажмурилась и стоит ни жива ни мертва. Хоть ешь ее. Для того и зажмурилась, чтобы не видеть, как ее есть будут.
Подождала, подождала — не едят. Один глаз открыла — никого. Другой открыла — никого. Задрала острый носишко кверху и дятла увидела. Она на него, он на нее смотрит. Сошлись два носа и не знают, то ли дивиться друг на друга, то ли дуться. Как-никак дятел Тамару напугал, а Тамара дятла от дела отвлекла.
— Дурак, — сказала Тамара и показала дятлу язык.
Дятел, хоть и дурак, сразу сообразил, что к чему, и тоже показал Тамаре язык. Да такой длинный, что Тамара ахнула. Длинней самого дятла. Вот бы Тамаре такой. Всех бы подруг передразнила.
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку... »
У Тамары ушки на макушке. Лесные часы заговорили. Раз «ку-ку», два «ку-ку», три «ку-ку» и — ни гу-гу. Три часа? Тамара с ручными сверилась. Фальшивят лесные часы. Впрочем, лесным можно. Им простительно.
Однако, хоть по лесным фальшивым, хоть по своим точным, домой пора.
Вышла Тамара на тропинку и — стоп: семафор! — ни пройти ни проехать. Муравьи новоселье справляют. Из старого муравейника в новые лесные Черемушки переселяются.
Кому ни пройти, кому ни проехать, а Тамаре-великанше преграды нет. Перешагнула через тропинку и на большак вышла.
На большаке своя жизнь. Столбы стоят — сети проводов сушить развесили. Машины бегут. Друг с
