Мне самому всю жизнь приходилось сочетать вспыльчивость поэта со сдержанностью хирурга. И это было нелегко. Зато особое свойство поэтического предчувствия помогало мне выбрать самый правильный подход к больному и его лечению.
Надо различать МЕДИЦИНУ как науку, и ЛЕЧЕНИЕ — как мастерство применения этой науки. Если медицина — это наука, общая для всех врачей, то мастерство лечения — это высокоиндивидуальное искусство, центральное ко всем традициям лечения — от шаманства (многие виды которого процветают во всех обществах до сих пор) до гомеопатии, от иглоукалывания — до хирургии.
Искусство врачевания базируется на умении ставить правильный диагноз, а отсюда — и проводить целенаправленное лечение. Когда я начинал свою врачебную практику, искусство диагностики заболеваний во многом основывалось на ТОЧНОСТИ ДОГАДОК: тот доктор точнее устанавливал диагноз, кто правильнее догадывался на основе своих знаний, опыта и интуиции. Лабораторные анализы были На довольно примитивном уровне, а технические усовершенствования рентгенотехники, кардиограмм и других исследований существовали еще не во всех больницах. И приходилось докторам обходиться «лабораторией» своего опыта и мозга. И тот был лучший диагност, кто точнее и быстрее умел догадываться.
Теперь врачебные догадки во многом заменились тонкостью технических исследований и лабораторных анализов. По-настоящему для постановки диагноза доктору нужно только знать — в каком направлении повести анализы и исследования пациента. Их результаты сами наведут его на правильный диагноз. Практически почти что так: нажал на одну кнопку — получил результаты магнитного резонанса, нажал на другую — данные ультразвукового исследования, нажал на третью — готова эхокардиограмма, нажал на четвертую — произведен анализ биохимического состава любой тканевой жидкости и так далее. Сопоставляя все эти данные, доктор уже не ДОГАДЫВАЕТСЯ, а ОПРЕДЕЛЯЕТ диагноз. А если у него все- таки остаются сомнения, он может ввести все эти данные в компьютер, еще раз нажать на кнопку — и на экране сам выплывет правильный развернутый диагноз с вариантами возможных отклонений.
Хирургия теперь, более чем когда-либо раньше, базируется на технических достижениях. Совершенные приборы и сложные машины облегчают диагностику заболеваний, а многочисленные инструменты и приспособления облегчают производство операций. Хирургическая наука и техника достигли совершенства, о котором не мог мечтать ни один научный фантаст. Начинают вводиться в практику хирургические роботы, управляемые на расстоянии (а расстояние — между континентами и связь идет через спутник!). Но это пока еще не получило распространения, а круг хирургических заболеваний все расширяется: все больше и больше разных болезней лечатся операциями — многие болезни сердца, артриты суставов, болезни мозга и сосудов. И хирургия уже способна замещать многие больные органы и части тела на новые живые или искусственные. И все больше появляется новых методов операций, в них вырабатываются новые модификации и технические усовершенствования. Хирургу надо знать их все, в пределах своей узкой специальности, как шахматисту нужно знать тысячи стандартных комбинаций на шахматной доске. Хирург должен разбираться в этом, но более всего он должен еще УМЕТЬ это использовать, чтобы побеждать болезни инструментами. Профессионализм хирурга — это знания, помноженные на умение.
С одной стороны, новейшие усовершенствования дают возможность делать хирургическое лечение более точным и надежным. С другой стороны, они во многом усложняют работу самого хирурга. По своему 50-летнему опыту могу сказать, что к концу XX века делать операции стало намного сложней, чем это было в середине его. Хирурги знают, что нет и не может быть гарантий исхода операций. Профессионально определить ценность хирурга можно по таким признакам: как быстро и четко на операции он подходит к основному моменту — без потери времени и крови; как умело и очень быстро ориентируется в тканях при любых вариантах изменений; насколько радикально исправляет то, что подлежит исправлению — удалению или замещению. Но это видно только самим хирургам на операциях. Больные судить об этом не в состоянии, они ценят хирурга по результатам операций. А даже самый хороший хирург иногда может сделать неудачную операцию, и малоопытный хирург может получить блестящий результат. Непредсказуемость в хирургии — это непредсказуемость искусства хирурга.
При всех технологических усовершенствованиях само хирургическое лечение было и остается индивидуальным мастерством хирурга. Главное — не то, что дает нам техника, а как мы интерпретируем ее данные и как умеем ею пользоваться. В то же время техника может совершенствоваться беспредельно, но профессиональному совершенствованию человека есть предел. Наверное, следующее поколение хирургов будет уже более подготовлено к дальнейшей компьютеризации хирургических аппаратов и других нововведений.
Но если хирургия совершенствуется, то почему до сих пор еще остаются хирургические ошибки и осложнения? Потому что лечат не аппараты и инструменты — лечат хирурги. Медицина по самой своей сути человечна, но все большее внедрение в нее аппаратов и инструментов приводит к все большему замещению человечности инструментализмом. Чем больше применения инструментов, тем меньше места для человечности в отношениях — как все это уместить хирургу и в голову, и в душу?
Из-за своей сложности хирургия разделена на многие подразделы. В результате вместо хирургов широкого профиля теперь стало все больше «узких специалистов». Они должны и могут работать только в крупных медицинских центрах, где есть разнообразные больные. Все это увеличивает стоимость медицинского лечения вообще и хирургического лечения в частности. В развитых странах, где хирургия наиболее развита, стоимость некоторых операций достигла уровня астрономических цифр в десятки и сотни тысяч долларов. Большая часть этой стоимости покрывается страховыми компаниями, а в странах с социализированной медициной это оплачивается из государственных средств. Но в любом случае, рост этой стоимости вызывает тревогу: до каких пределов допустим рост дороговизны хирургического лечения?
Так что же она все-таки такое — моя бывшая специальность «хирургия»? Пятьдесят лет я думал об этом и пришел к заключению, с которого когда-то и начал: все-таки хирургия это предназначение, это миссия, это спасение жизней, это беззаветное служение больным людям. Я думал о ней тогда, как влюбленный, и так продолжаю думать. Это и есть мысли старого хирурга, когда он остается один на один со своими воспоминаниями…
Эпилог
Эти воспоминания писались через семь лет после моего ухода из хирургии. Говорят, что каждый из нас — кузнец своего счастья. Мне подарено великое счастье: в возрасте за семьдесят я все еще живу всеми увлечениями прежних лет и испытываю неослабевающий интерес к жизни, к медицине, истории и искусству. Я сумел не стать овощем на грядке основательно перепаханной мной жизни, я не порвал ни с одним из моих любимых занятий.
В России в 1999 году все-таки издали мой учебник по методам илизаровских операций. По настойчивой рекомендации моего друга профессора Лирцмана это смогло частное издательство «Бином». Так частное смогло понять и осилить то, чего не смогло государство. Я писал свой учебник по-английски, мне пришлось самого себя переводить на русский. Это было нелегко — я, став американским доктором, основательно подзабыл русскую терминологию. Конечно, я доволен тем, что хирурги в России читают мой учебник. Но, к стыду русской науки, учебник самого Илизарова там до сих пор не издали.
Неожиданно для самого себя с перерывом в двадцать лет я опять стал писать стихи для детей. Московское издательство «РИФ-РОЙ» выпустило сборник стихов и сказок «Понарошки для детей» с моими иллюстрациями — почти год я рисовал их.
И самое великое мое счастье — то, что мы вдвоем с Ириной вот уже скоро пятьдесят лет. Мы прожили бурную молодость, интересную и драматическую зрелость, а теперь живем красивой старостью. Ирина во всем меня понимает, во всем поддерживает и помогает, она — моя первая читательница и критик. Она управляет нашими финансами и разрабатывает маршруты новых поездок по миру.
Каждое лето мы живем на даче под Нью-Йорком, неподалеку от дома нашего сына. Там мы проводим много времени с тремя внуками. Но раз или два в год выезжаем за пределы Америки — в Европу, в Южную
