никак на это не реагировал, но мне казалось странным, что хозяйки нет с нами, и я пошел на кухню поздороваться с ней. К моему удивлению, она двигалась, с таким трудом передвигая ноги, что стало ясно: светское общение не для такого ее состояния.
— Валентина, покажите мне ваши рентгеновские снимки.
— Ой, да зачем же вам?.. Да вы не беспокойтесь…
Светлана принесла старые снимки, очень плохого качества, но и по ним видно было, что у нее тяжелейший артрит тазобедренных суставов. Поразительно: как это жена выдающегося хирурга не получала никакого лечения? В Союзе это лечить еще не умели, но в Европе и в Америке уже сотням тысяч больных делали операции замены больных суставов на искусственные. Я стал уговаривать ее приехать с мужем в Нью-Йорк для операций. Валентина смущенно улыбалась:
— Да спасибо… Ну, да, может быть, когда-нибудь… Да вы не беспокойтесь…
Через год я все-таки уговорил Гавриила, чтобы он привез жену в Нью-Йорк. Френкель поставил ей искусственные суставы на обеих ногах, и она снова стала ходить.
Для занятий в институте к нам прикрепили сотрудников отдела переводов: трех молодых женщин с одинаковым именем Ирина и Олега Горбачева, однофамильца президента. Когда Илизаров или его ассистенты читали нам лекции и проводили занятия, они переводили почти слово в слово. К тому же нам раздали английские инструкции к занятиям. Я ожидал, что американцы, избалованные высоким классом международных семинаров, станут критиковать русских преподавателей. Но занятия были с таким новым для них материалом, так детально продуманы и на высоком уровне, что все были довольны.
К тому же каждому из нас по нескольку раз дали ассистировать на операциях. А это самое интересное: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Илизаров и многие его сотрудники были виртуозы этого метода, они делали все операции только одним этим методом.
Меня и Лорейн пригласил ассистировать сам Гавриил. В первый раз я ассистировал ему двадцать четыре года назад. Подготовка рук к операции была старинная, как по всей России, и ничуть не изменилась с того времени. Лорейн, конечно, удивлялась. Во время самой операции Гавриил многое делал, как говорится, на глазок. И Лорейн опять удивлялась кажущейся неточности его движений. Но у него был в этом громадный опыт. В результате все получалось очень хорошо.
Я был счастлив: через столько лет перемен и испытаний в моей судьбе жизнь доставила мне опять высокое профессиональное удовольствие — делать илизаровскую операцию с самим Илизаровым (пройдет еще несколько лет, и мы сделаем с ним вместе его самую последнюю в жизни операцию…).
Нас удивляло, как долго держали больных в институте — по месяцам, пока совсем не поправятся.
— Владимир, почему пациенты так долго лежат в госпитале? Ведь это очень дорого, — спрашивали мои американские коллеги.
— Здесь это не так дорого.
— Почему?
— Все субсидируется государством, и труд персонала ценится очень дешево.
— Почему?
Этих «почему» было все больше. Я уставал отвечать на них.
Но самое поразительное для американцев было видеть больных, которые поступали в Курганский институт со всего Союза. Почти всем им раньше уже делали операции в других больницах, и они приезжали с плохими результатами и тяжелыми осложнениями. Таких осложнений давным-давно не было в Америке. Я тоже смотрел на это уже «американскими глазами». Для нас это была наглядная демонстрация низкого общего уровня лечения в Союзе.
Мои коллеги говорили:
— В Америке пациенты засудили бы докторов за такие результаты лечения. Владимир, почему в России пациенты не судят своих докторов?
— Здесь доктора не получают денег от пациентов.
— Почему?
— Потому что они получают государственную зарплату.
— Почему?
Опять и опять «почему»…
На фоне общего низкого уровня советской медицины институт Илизарова возвышался, как Эверест. В детском отделении лежали страдальцы с малых лет, с короткими и деформированными ногами и руками, было несколько юных карликов. Многие до операции не могли ходить. Теперь на ногах или руках у всех были аппараты Илизарова, и с ними они не только заново учились ходить, но даже… танцевать. Специально для нас был устроен показ балета «Лебединое озеро»: дети в балетных костюмах, с аппаратами на ногах, танцевали под аккомпанемент балетмейстера-пианистки. Они так старались, и у них это получалось так грациозно, что нашему восхищению не было предела. Мы аплодировали им без конца, у многих на глаза набежали слезы умиления (и у меня тоже).
После представления Илизаров собрал нас в своем кабинете:
— Ну как — понравился наш балет?
— Поразительно! Но поразительнее всего — искусство докторов.
— Да, много труда, много труда. Я вам вот что хочу сказать. Мы лечим кости и суставы, а вместе с этим вылечиваем и души. Многие из этих детишек не имели надежды когда-либо стать здоровыми. А теперь они могут танцевать и прыгать наравне с другими детьми. Если присмотритесь, то обратите внимание: у маленьких карликов, которым мы удлиняем ноги и руки, изменяется даже лицевая мускулатура. У них поднимаются опущенные раньше углы рта. А почему? Потому что они все больше радуются жизни и чаще улыбаются.
В тот раз Илизаров преподал нам урок не только лечения, но и настоящей философии гуманизма медицины. И ему мы аплодировали за это даже больше, чем танцевавшим для нас детям.
Каждый день мы поражались блестящим результатам лечения, которых добивались врачи- илизаровцы. Среди них были настоящие виртуозы. Но горько было узнавать, что при таком уровне профессионального умения уровень их жизни очень низкий.
Уже через несколько дней они освоились со мной и стали доверительно жаловаться на низкую зарплату, на тяжелую жизнь, на трудности работы. В перерывах между занятиями я угощал их американскими сигаретами. Затянувшись ароматным дымком, они начинали откровенный разговор:
— Вот, извините, сколько получают доктора в Америке?
Мне было неловко называть им те высокие суммы, и я хитрил:
— Приблизительно по пять — семь тысяч долларов в месяц (это было втрое меньше настоящего).
— Пять-семь тысяч?! А я, если на доллары, так получаю всего сто пятьдесят. Прожить на такие деньги все трудней. В магазинах продуктов и товаров все меньше.
Вступал в разговор другой хирург:
— Хорошо еще, что наш директор договорился, чтобы на институт выделяли немного мяса из армейских фондов. Теперь каждому врачу дают в месяц по три киллограмма по государственной стоимости. Но этого мало, приходится докупать на рынке. А там цены втрое выше.
Подходил третий и продолжал:
— Вот у меня двое маленьких детей, кормить-поить надо. Жена работает медсестрой. А все равно двух наших зарплат не хватает. Как отпуск подходит, я зафрахтовываюсь в Сибирь, рабочим на стройку или матросом на баржу. Только так деньги и добываю. Нет, работать врачом в России совсем невыгодно стало. Вы молодец, что уехали.
Где еще можно услышать, что высококвалифицированные доктора-хирурги подрабатывают низкоквалифицированными рабочими?!
Американцы после перекуров спрашивали:
— Владимир, что они тебе рассказывали?
— Жаловались на свою тяжелую жизнь.
— Почему?
— Потому что зарабатывают мало.
— Почему? Они же делают много сложных операций!
