приехавших из СССР просто спихивали на меня. И я лечил их — так, как нужно было для их выздоровления, а не так, как мне за них заплатят. В этом сказывались моя закваска русского доктора добрых старых традиций и бывшее советское неприятие классовых традиций.
Тем не менее и мне надо было делать то, что американские доктора называют «to build the practice» — создавать практику, то есть набирать себе контингент частных пациентов. Этот процесс отнимает много энергии и дорого стоит. Сами пациенты к доктору не пойдут, хотя бы потому, что не знают о его существовании. Доктор, начинающий частную практику, выбирает себе район, в котором хочет обосновать практику, снимает помещение для офиса, рассылает извещение о начале работы другим докторам всех специальностей, чтобы они знали о нем и могли, если что, присылать к нему пациентов. Офис надо оснастить мебелью, оборудованием, телефоном, факсом (а теперь и компьютером), шкафами для хранения историй болезней, рабочим местом для секретаря, которого надо еще найти, что совсем непросто. И с самого начала следует выбрать страховую компанию и платить за «Malpractice Insurance», «страховку от ошибок», без которой нельзя работать ни дня.
Расходы на все это такие, что доктора вынуждены брать в банке ссуду под большие проценты. Многие начинающие, чтобы избежать всего этого, нанимаются младшими партнерами к докторам в уже существующие офисы. Но для этого надо, чтобы хозяин захотел тебя взять, а потом долго и дорого платить ему за пользование офисом и быть у него мальчиком на побегушках.
К счастью, я был избавлен от подобных, головных болей: мое новое положение заведующего автоматически включало меня в группу «ортопедическая ассоциация» при нашем госпитале. У группы было в госпитале свое помещение и оснащение для приема частных пациентов. За это мы обязаны были платить госпиталю 27,5 % общей суммы дохода. Может быть, это и немало, зато можно начинать прием частных пациентов сразу.
Всем частным докторам, а хирургам в особенности, необходимо иметь «Priveleges» — привилегии или, точнее, допуск от госпиталя на производство определенных операций. Привилегии утверждаются советом управления госпиталя. Мой прежний хирургический диапазон был довольно широким, но в Америке требуется заново подтвердить свою специализацию. Этот вопрос тоже решился проще, чем я ожидал: Виктор сам принес мне форму с длинным списком операций:
— Владимир, отметь сам, что хочешь делать.
Совет утвердил мой список без возражений.
«Страховка от ошибок» у нашей группы тоже была коллективная, за всех заведующих платил госпиталь. Если бы я начинал практику в одиночку, мне это стоило бы 80 000 долларов в год! Фантастическая сумма, связанная с тем, что в хирургии есть риск операций. Терапевты имели дело с гораздо меньшей страховкой — около 15 000 долларов. Самая высокая — у нейрохирургов, ортопедических хирургов и акушеров-гинекологов. Не то чтобы они делали больше ошибок, но их ошибки могут иметь худшие последствия, и их судят чаще других, при этом требуя от них больших сумм компенсаций. Поэтому в случае суда наша страховка покрывала каждого из нас на сумму до пяти миллионов.
Если сложить все затраты начинающего частнопрактикующего американского доктора, получится, что в дорогом городе Нью-Йорке в год он должен заплатить за организацию своей работы 150 000–200 000. Чтобы ему остался годовой заработок в этих пределах (из которого с него еще вычтут налоги), ему необходимо заработать не менее 400 000 долларов в первый год. Это практически невозможно, и доктора влезают в долги.
Я счастливо избежал суеты и расходов на устройство частной практики. Это развязало мне руки, и теперь я все больше оперировал русских иммигрантов и американцев вместе с Виктором.
После моей поездки в Бразилию к нам стали все чаще приезжать пациенты из стран Южной Америки. Наш госпиталь становился неофициальным всеамериканским центром по илизаровским операциям. Резиденты шутили:
— Владимир проложил к нам дорогу из России и Южной Америки.
Ни русские, ни латиноамериканцы не говорили по-английски, мы наняли переводчиков. Правда, многие наши врачи с юга страны знали испанский. Пришлось и мне запомнить несколько фраз для первого общения с пациентами: я мог с ними поздороваться, спросить, что у них болит, объяснить, что надо сделать рентгеновский снимок. На большее я не был способен.
У нас работал доктор из Чили, Энрике Эргас. К нему тоже приезжали на лечение пациенты из его страны, богатые и влиятельные люди. Энрике был то, что называется «южноамериканский князь»: держался высокомерно, говорил с большим гонором, любил во всем шик. Однажды, после долгого операционного дня он предложил подкинуть меня домой на своем «Роллс-Ройсе». На такой машине мне ездить еще не приходилось. Пока она бесшумно катила по ночному Манхэттену, я любовался ее внутренней отделкой, а Энрике переговаривался с кем-то по-испански по телефону, микрофон которого был вмонтирован в рулевое колесо. В этом разговоре я с удивлением услышал несколько раз свое имя.
— С кем ты говоришь?
— Я говорю с доктором в Сантьяго, в Чили.
— В Сантьяго?
— Владимир, этот доктор — хозяин большого частного госпиталя в Сантьяго. Я рассказал ему, что вы с Илизаровым недавно проводили конгресс в Бразилии. Он загорелся идеей пригласить Илизарова и тебя в Чили, чтобы вы провели конгресс в Сантьяго с чилийскими хирургами. Можешь поговорить об этом с Илизаровым?
Чили? Что я о ней знал? Только то, что в 1973 году генерал Пиночет устроил в Чили военный переворот, преследовал всех левых, сторонников бывшего президента Альенде, с которым заигрывало советское правительство, и посадил в тюрьму секретаря компартии Корвалана. Потом по инициативе Сахарова был произведен обмен: Корвалана доставили из тюрьмы в Москву, а диссидента Владимира Буковского, которого советская власть звала хулиганом — в Лондон. В народе ходила частушка:
Обменяли хулигана На Луиса Корвалана. Где найти такую б…дь, Чтобы Брежнева сменять?
Это все, что я тогда знал о Чили. И в Америке узнал не намного больше. Писали, что Пиночет был диктатором, но сумел навести порядок и страна стала процветать. Поехать туда было заманчиво. Я был уверен, что Илизаров согласится. Но президентом Чили тогда все еще был Пиночет, и советским людям ездить туда не рекомендовалось; а Илизаров был к тому же народным депутатом. Пару недель шли по телефону переговоры. Гавриил первым делом спросил:
— Сколько заплатят?
Я задал этот вопрос Энрике, тот позвонил в Сантьяго и ответил:
— Тысячу долларов.
Илизаров возмутился:
— Скажи им, что в такую даль я за тысячу не полечу.
Энрике опять звонил в Сантьяго. Сговорились, что ему заплатят три тысячи и одну тысячу мне, обещали первый класс, лучшую гостиницу и автомобиль. Опять я звонил Гавриилу. На этот раз он согласился, и мы условились, что он прилетит в Нью-Йорк, с 18 по 24 ноября мы пробудем в Чили и опять вернемся в Нью-Йорк. Френкель просил, чтобы Илизаров провел консультации некоторых наших сложных больных и занятия с докторами.
Среди тех больных, которых мы с Виктором намечали проконсультировать с Илизаровым, был наш карлик Гизай. Уже более года продолжалось его лечение, он давно выписался из госпиталя, но родители часто звонили и привозили его с разными жалобами. Они апеллировали ко мне, но это был частный больной Виктора, и я показывал его ему. Виктор всегда успокаивал родителей:
— Все будет о'кей, надо ждать, когда окрепнут удлиненные кости.
— Все будет о'кей? — переспрашивали они.
— Все будет о'кей.
Мы удлинили его ноги на пятнадцать сантиметров. Отчасти это делалось по настоянию матери, но отчасти и потому, что Виктор наобещал родителям слишком много и не хотел от этого отступать. Если бы он тогда отбросил свое врачебное иго, мы остановили бы удлинение раньше, и мальчик был бы уже здоров. Но как я и предвидел, пятнадцать сантиметров было слишком много для слабых тканей Гизая. Теперь на ногах у него давно лежали гипсовые повязки, уплотнение удлиненных костей шло медленно и сильно болели мышцы. Виктор не знал, что делать, и я тоже. Он решил показать мальчика Илизарову. Родители, конечно,
