Торжество его было, впрочем, недолгим.
“Да, птицы летом встречаются у кромки льдов, — отвечал Союшкину известный орнитолог. — Они отдыхают здесь, ищут и находят корм. Но, подобно песцам, живут на земле. Только там могут они выполнять свою основную летнюю обязанность — выводить птенцов. Нам известна единственная птица на земном шаре, которая настолько непритязательна, что устраивает гнездовье на айсбергах. Это пингвин, встречающийся, как известно, только в Антарктике…”
Сообщение Тынты Куркина возбудило большой интерес советских географов. Можно ли искать Землю Ветлугина по “следу” птиц в воздухе?..
Вспомнили сходные случаи из истории географических открытий.
Еще викинги использовали воронов в качестве “авиаразведки”. Они брали их в плавание и выпускали по мере надобности, чтобы по направлению полета определить, где ближайшая земля.
Во время кругосветного плавания капитан-лейтенанта Лисянского, сподвижника Крузенштерна, корабль в открытом море окружило множество птиц. Надвигалась ночь. Лисянский предположил, что вблизи земля, и не рискнул идти дальше, опасаясь рифов. Он приказал бросить якорь. Прошла томительная ночь. Когда солнце поднялось над горизонтом, русские моряки увидели, что стоят вблизи острова.
К неизвестным землям приводили путешественников не только птицы.
В погоне за моржами отважные архангельские поморы, земляки Ломоносова, еще в XIV веке добрались до Шпицбергена, открыв его задолго до голландских китобоев.
Примерно такую же услугу оказали русским зверопромышленникам морские котики.
Была замечена странность в их поведении. Время от времени они уходили с Алеутских островов куда-то на север, а затем возвращались с большим количеством молодняка. Напрашивалась догадка: не нашли ли котики необитаемый остров или острова, где спокойно, без помехи, выводят детенышей?
В конце XVIII века штурман Прибылов отправился на поиски котиков и действительно к северу от Алеутов нашел целый архипелаг.
Ляховские острова помогли открыть олени.
Якутский зверопромышленник Ляхов, находясь в тундре на берегу океана, вдруг увидел диковинное зрелище. Прямо с моря надвигалось на него огромное стадо диких оленей. Ляхов едва успел посторониться.
Откуда двигались олени?
Ляхов отличался решительным характером. Он направил своих упряжных собак к морю. Следы оленьих копыт были явственно видны на льду. Идя по следам, в семидесяти километрах от материка Ляхов наткнулся на острова.
Наконец, открытие Сибири было тесно связано с соболями.
Проворный пушистый зверек, мелькая, как пламя, между стволами сосен, уводил отважных казаков от одной сибирской реки до другой, все дальше и дальше на восток.
Местные жители не знали цены соболям. Мехом его, к удивлению русских, подбивали лыжи, чтобы те лучше скользили по снегу, а за один медный котелок променивали столько золотистых шкурок, сколько могло в него уместиться. Недаром, пряча завистливый блеск в глазах, иностранные купцы называли Сибирь “царством соболей”.
Выходит, у песца, сфотографированного Андреем на плавучих льдах, и у птиц, замеченных Тынты Куркиным во время весенних и осенних перелетов, была длиннейшая вереница предшественников…
Наши радисты только покряхтывали. Благодаря Союшкину обмен радиограммами между Большой землей и мысом Челюскин за эту зиму значительно оживился.
Кроме того, в редкие просветы между деловыми и частными сообщениями то и дело вклинивался Неуспевако.
Это была тоже загадка Арктики, но юмористическая.
В адрес мыса одна за другой летели телеграммы, требовательные, просительные, угрожающие. Неуспевако вызывали в суд, Неуспевако с нетерпением ждали в каких-то комиссиях, Неуспевако понуждали выполнить и то и это. Но зимовщики мыса Челюскин при всем желании ничем не могли помочь. Неуспевако никогда не значился в списках зимовщиков.
Кем был загадочный Неуспевако? Почему его имя связывали с полярной станцией?
Вечерами в кают-компании возникали на этот счет самые фантастические предположения. Соседи- радисты с островов “Комсомольской правды”, с Домашнего, с Оловянного, с Уединения и даже с Хатанги сочувственно запрашивали: “Ну как? Куда опять вашего Неуспевако вызывают?”
Полярная эпопея Неуспевако кончилась внезапно, на исходе зимы.
— Конечно, Челюскинская, — сказал наш начальник, вставая из-за обеденного стола и обводя всех просветленным взглядом. — Ну ясно: станция Челюскинская! И как это нам раньше не пришло в голову?..
Хохот тотчас покрыл его слова. Телеграфистки путали подмосковный поселок Челюскинскую, что по Северной железной дороге, с мысом Челюскин, лежащим на рубеже двух арктических морей.
Загадка разъяснилась. Радиограмму начальнику московского телеграфа придумывали сообща, вкладывая в нее весь наличный запас иронии и сарказма…
Да, нелегко приходилось радистам полярной станции мыса Челюскин!
Заметьте, что, помимо спорщика Союшкина и неуловимого Неуспевако, существовали на свете еще и влюбленные.
Один из зимовщиков женился незадолго перед отъездом в Арктику. Еще с дороги он принялся изливать свои чувства по телеграфу, но нерегулярно, от станции к станции. Зато, прибыв на место назначения, стал посылать не менее одной нежной радиограммы в день.
Возможно, именно это дало толчок чувствам, дремавшим в душе Андрея. По-видимому, друг мой любил Лизу давно, но не отдавал себе в этом отчета. Подействовал ли пример женатого зимовщика (кое-кто называл его даже “счастливцем”), имела ли значение разлука (многое становится яснее на расстояние), не знаю. Так или иначе, как-то вечером, когда я, вытянувшись на узкой койке, читал перед сном “Справочник по температурным колебаниям моря Лаптевых”, ко мне подошел Андрей и осторожно положил на одеяло четвертушку бумаги.
— Вот, понимаешь, накорябал тут кое-что, — сказал он, смущенно покашливая. — Как-то раз не спалось, понимаешь…
Это были стихи. Андрей писал стихи!
Я почти с ужасом, снизу вверх, посмотрел на него. Он отвернулся:
— Читай, читай…
Стихи были плохие, на этот счет не могло быть двух мнений. Рифмовались “розы” и “грезы”, “любовь”, “кровь” и даже “северное сияние” и “стенания”.
Я бы не поверил в то, что это написано Андреем, деловитым, суховатым, собранным, если бы не знал его почерка. Бросалось в глаза несоответствие текста с почерком. Он был очень экономный, прямой и мелкий, без всяких завитушек. Было ясно само собой, что человек слишком занят, чтобы заниматься какими-то завитушками. И вдруг пожалуйте; “стенания”, “сияние”!
“Что делает поэзия с человеком!” — подумал я.
Но дело было не в поэзии.
— Ну как? — спросил новоявленный стихотворец сдавленным голосом.
Он, видимо, жаждал еще и похвал!
Я сделал вид, что не нахожу слов.
— А ты прочти еще раз, — попросил Андрей.
Для очистки совести я прочел еще раз, стараясь выискать хоть что-нибудь сносное.
Эге-ге! Что это? У вдохновительницы моего друга (имя не упоминалось) были рыжие кудри! Рыжие, как что? Ах, да! Как опавшая осенняя листва!
Я пристально посмотрел на стихотворца.
— Андрей! — строго сказал я.
— Ну, что еще?
— Она, стало быть, рыжая?
Андрей побагровел и, пряча глаза, попытался выдернуть у меня из рук стихотворение. Я отстранил
