— А выдержит лед?
— Эх, была не была!..
Между шхуной и берегом протянулась широкая полоса берегового припая. Дальше, за шхуной, темнеет чистая вода.
Порывистый ветер рвет на беглецах одежду.
Вразнобой захлопали выстрелы.
— Скорей!
Первым шагнул на лед Петр Арианович и побежал, покачиваясь, размахивая руками. Следом двинулся его товарищ.
До шхуны шагов сто, полтораста. На палубу высыпала вся команда. Слышны выкрики, смех. Может быть, там заключают пари: добегут русские или не добегут? Сам Гивенс в шубе, волчьим мехом наружу, облокотившись на поручни, неподвижно стоит, наблюдая за усилиями беглецов.
И вдруг — зловещий треск! По льду пробежал зигзаг. Овчаренко успел отскочить. Петр Арианович замешкался.
Это обломился край припая. Большая льдина, на которой остался Петр Арианович, медленно уплывает.
Казаки добежали до Овчаренко, окружили, крутят назад руки. Вдруг подняли головы. Загрохотала выбираемая якорная цепь. Гивенс снимается с якоря!
— Глянь, эй! — кричат они. — Уходит! Мериканец уходит!..
Но что пользы кричать Петру Ариановичу? У него нет ни весла, ни багра. Он не может управлять льдиной, не может пристать к берегу. Покачиваясь на волнах, льдина уплывала все дальше и дальше.
Стрельба смолкла.
Оставшиеся на берегу смотрят, как, заваливаясь на корму, разворачивается американская шхуна. Затем она уходит на запад, исчезая навсегда из русских территориальных вод.
Овчаренко не вырывается уже из рук казаков. Неподвижно стоит между ними. В свалке с него сшибли шапку, разорвали ворот.
— Ветлу-гин! — кричит он. — Петро!..
С моря несется слабое, как эхо:
— Проща-ай… дру-уг!..
Льдину с Петром Ариановичем толкает, кружит, несет в открытое море.
Бородач-старшой торопливо крестится:
— Помяни, господи, раба твоего!..
Серое с белым море. Серое с белым небо. Линия горизонта стерлась между ними. Бездна…
Савчук кончил свой рассказ.
В комнате царило молчание. Только Лиза тихонько плакала, стоя спиной к нам у этажерки с книгами.
Мы с Андреем ушли почти сразу же, подавленные, ошеломленные.
Не хотелось говорить. Молчали, переходя площадь. Молчали в трамвае. Лишь поднимаясь за мной на четвертый этаж, на нашу “верхотуру”, Андрей остановился посреди лестницы и сказал:
— Но что он хотел сказать этим: “спешить, чтобы застать”? Понимаешь, Петр Арианович как бы подгоняет нас!
— “Спешить, чтобы застать”! — повторил я, как эхо. — Застать!.. Неужели можно прийти на место, где указаны острова, и не застать, не найти их?..
Еще на лестничной площадке мы услышали, что телефон в коридоре трезвонит вовсю.
Андрей обругал соседей:
— Лень подойти им, что ли? Или спять уже?
— Подойди ты, Андрей, — попросил я, открывая дверь ключом. — Не хочется разговаривать…
— А мне хочется? — сердито бросил он, но трубку снял.
— Звонков слушает… А, добрый вечер, Степан Иванович! Ладыгин? Он тут, рядом со мной… Да что вы говорите?.. Сейчас, сейчас! Передаю трубку!..
Он рывком сунул трубку к самому моему уху.
— Алексей Петрович, ты? — услышал я голос Малышева. — Наша взяла! Поздравляю, дружище! Сегодня принято решение об организации поисков Земли Ветлугина… Да, да, в этом же году!.. А зачем откладывать?.. Начальником экспедиции? Вот ты именно и назначен начальником… Я серьезно говорю… Андрей Иванович?.. Заместителем по научной части. Передают в ваше распоряжение ледокол “Пятилетку”… Ну, завтра, поговорим. Еще раз поздравляю от души!.. Спокойной ночи не желаю: знаю, вряд ли уснете!..
Я осторожно повесил трубку и посмотрел на Андрея. Хотя мы нетерпеливо мечтали об этом решении и надеялись на него, оно поразило нас, как нежданная радость…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СИГНАЛ “ДОБРО”
— Океанск! Океанск! — в волнении закричал Степан Иванович и приник к окну.
— Правильно, Степан Иванович! Остановки надо объявлять, — сказал Андрей деланно спокойным тоном, но когда он начал застегивать ремни чемодана, я заметил, что руки его дрожат.
Самолет, в котором находился научный состав экспедиции, стал описывать круг, предшествующий посадке.
Под крылом сверкнул широкий залив со стоящими на якоре кораблями, замелькали длинные склады на пристани, дома, улицы, потом веером развернулся городской бульвар. Мгновение — и самолет, покачиваясь и подскакивая, уже бежит по аэродрому.
Все на этом заполярном аэродроме было таким же, как и на подмосковном, который мы покинули несколько дней назад. Зеленела упругая, высокая трава. Знак Т был выложен на траве. Даже полосатая “колбаса” — флюгер над зданием аэропорта для полноты иллюзии указывала то же направление ветра.
Только небо было другим — очень прозрачным и светлым, как всегда летом в этих широтах. Нам понадобилось пересечь по диагонали почти всю Сибирь, чтобы добраться из Москвы до Океанска.
Шоссе, соединявшее аэропорт с морским портом, проложено было в объезд города, прямо по тундре. Поэтому Океанск мы успели увидеть лишь издали. Конечно, впоследствии надо было осмотреть его более основательно. Ведь здесь, на месте Океанска, располагалась до революции деревушка, где Петр Арианович провел два года своей жизни.
Но сейчас не терпелось взглянуть на “Пятилетку” ледокол, предназначенный для экспедиции в северо-восточный угол Арктики.
Машины остановились у ворот в порт.
Северное солнце светило неярко, и все же пространства чистой воды отбрасывали такое слепящее сияние, словно то было гигантское зеркало.
Жмурясь, я не сразу разглядел на рейде наш корабль.
— Вот она, “Пятилеточка”, — сказал кто-то рядом.
